Валерий Гаврилин

Шостакович, Мусоргский, Свиридов… А есть ли портрет самого Гаврилина? Думается, можно разглядеть его на страницах «Чёрной реки» (восьмая часть оратории-действа, воскрешающая в памяти трагические события пушкинской дуэли на Чёрной речке). Текст к этой песне композитор написал сам. Это и душераздирающий монолог скомороха, оставшегося наедине с самим собой, и вместе с тем выражение отношения автора действа к происходящему: «Ой, ты, чёрная река, ой, да ты бежишь, шумишь. А я не знаю, я не угадаю, как жить! / Разорвите белу грудь, ой, да посмотрите на тоску. А по лицу, лицу мойму красиву слёзы льют! / Ой, ты, нонешний народ, ой, да всё мучительный! А я не знаю, я не угадаю, как жить».

Скоморох, олицетворяющий народ и говорящий голосом народа, — шут и борец за правду, лицедей и философ, — поворачивается к зрителю разными ликами. В седьмой инструментальной части («Скоморохи на природе») он созерцатель, смотрит на происходящее со стороны. Вне толпы и балаганного театра он ведёт себя естественно — ни кривляний, ни ужимок. Каковы его тоскливые одинокие думы о России, о её судьбе? Станет вполне ясно во время «Императорского вальса»:

«Какие тут лица, и всё при шпорах, какие тут лица, но где же тут личности? Кружат кружев накрахмаленный шорох пятьсот отражений Его Величества! Вальс! вальс! вальс!

А в полночь отгрохает пушка-хлопушка, и шпоры в подъезде прощально оттенькают. И можно с плеча золотую горбушку приставить к ржаной из любой деревеньки. Получится хлебец, не хлебец — Россия! Россия получится двухгорбушная…

Император влюблён, император рассеян, император, вальсируя, свечку тушит, и Россия во тьме…

И Россия во тьме, куда ей податься, ей, овеянной тьмою и холодом, тьмою и холодом. А хлебу тому всегда распадаться на голод и золото, голод и золото! Вальс! Вальс!..»

Надо ли говорить об извечной актуальности этих строк? Заключительные слова скоморох выкрикивает, заглушаемый звуками придворного танца, последний возглас тонет в них.

Не случайно в музыкальной ткани оратории появились интонации, напоминающие перезвон часового механизма, возгласы кукушки (уже в самом начале). Материал этот, кстати, был перенесён в несколько изменённом виде из «Хора царей» (спектакль «Через сто лет в берёзовой роще»). Вероятно, мотив Времени был необходим Гаврилину, чтобы усилить саму суть образа скомороха — певца-сказителя, повествующего об исторических событиях в пародийном ключе и зачастую выступающего в роли провидца: его слово обращено не только в прошлое и настоящее, но и в будущее.

В этом плане гаврилинский скоморох отчасти близок Юродивому из оперы «Борис Годунов»: в его речах сокрыт глубокий, до поры не ведомый народу смысл. «Я сравнение Гаврилина с Мусоргским помню ещё по выступлению Свиридова на пленуме Союза в 60-е годы, — отмечает Эдуард Хиль, — это очень точное сравнение. И исполнять «Скоморохов» нужно, как «Бориса Годунова»: чтобы через плоть и кровь, одной музыкальности тут мало. По-настоящему у нас в России нет сейчас певца, чтобы это спеть. Вот если появится новый Фёдор Иванович Шаляпин…» [42, 321].

Безусловно, в творческой лаборатории Гаврилина сюжеты и образы, найденные Мусоргским почти за сто лет до рождения «Скоморохов», получают новую жизнь, предстают в ином обличье. В балетно-хоровом театре композитора XX века вновь актуализируется проблема сложного взаимодействия народа и власти. Но продолжая вести музыкальную летопись, автор «Скоморохов» отказывается от былых жанровых установок: он создаёт действо.

И это совершенно закономерно для музыканта, обладающего ярким режиссёрским мышлением: Гаврилин уводит своих скоморошков со сцены Ленсовета (там им запретили показывать представление, несмотря на восторженные отзывы публики) и воздвигает для них собственный театр. Адалее темы-персонажи оратории начинают странствие по страницам иных опусов.

Так, мотив времени в несколько изменённом варианте появляется в «Галопе» из «Театрального дивертисмента» для оркестра (1969). Позже «Галоп» обретает новую жизнь в качестве пьесы для фортепиано (1976), а затем становится частью балета «Анюта» (1982)[123]. В балет по Чехову органично впишется и ещё один номер из «Скоморохов» — «Государева машина» (в «Анюте» это № 19 — «Сплетня»).

В Сюиту для симфонического оркестра «Театральный дивертисмент» (1969) из спектакля «Через сто лет в берёзовой роще» был перенесён «Николаевский марш» (в Сюите носит название «Марш»). Затем он зажил самостоятельной жизнью в качестве пьесы для фортепиано в четыре руки («Марш», 1970). На этом странствия бравурной темы не закончились: в 1989 году она появилась в балете по трилогии А. Островского «Женитьба Бальзаминова» — № 15 «Сон первый (полководец)»[124].