Валерий Гаврилин

Так «Скоморохи» исподволь, год за годом приближались к тому варианту, который известен нам сегодня. Замысел автора выкристаллизовывался постепенно: от представления в Театре Ленсовета и песенной сюиты — к действу. «Спектакль прошёл три раза, мне было жаль, что музыка пропадает, — рассказывал Гаврилин в интервью на Центральном телевидении 24 октября 1987 года. — Но я доработал, сделал сочинение более симфоническим, обновил вокальную строчку, добавил несколько сцен на народные тексты. Это первое сочинение, где я как-то нащупал форму действа. Я уже тогда понял, что оперный театр для меня, так же как и для других моих коллег, недосягаем[118], и сохранил скрытую сюжетность. В идеале это сочинение предназначено ещё и для миманса и балета» [19, 306].

Итак, несколько слов о тех знаменательных концертах 1978 года и о их последствиях.

Главным редактором в Большом концертном зале «Октябрьский» тогда была Ирина Ивановна Черткова — человек в высшей степени ответственный, горячо поддерживающий молодых композиторов и их музыку. Именно благодаря ей стало возможным провести авторские вечера в этом зале. А ещё бесценную помощь оказала Светлана Эмильевна Таирова[119]

— музыковед, занимавшаяся в то время концертной деятельностью Союза композиторов. Она давно знала Валерия Александровича: с 1960 по 1976 год работала редактором в Ленинградском комитете по телевидению и радиовещанию, организовывала передачи с участием Гаврилина, добивалась того, чтобы композитору всегда выплачивали деньги за его произведения (а до этого, как рассказывает Наталия Евгеньевна, он отдавал сочинения даром: не знал, что на радио за них должны платить).

К концерту готовились коллективно и подошли к подготовке с особой ответственностью. «На квартире Таировой собрались Ирина Ивановна, художник и режиссёр Большого концертного зала «Октябрьский» Олег Аверьянов, Эдуард Хиль с женой Зоей, дирижёр Анатолий Семёнович Бадхен и мы с Валерием, — вспоминает Н. Е. Гаврилина. — Партитура «Скоморохов» уже была у Бадхена. Обсудили всё — от декораций, костюмов, участия балетной группы до того, как должен располагаться хор, какие будут мизансцены, вплоть до мелочей: будет Хиль с галстуком «кис-кис» или без него. И начались репетиции. В помощь даже была привлечена моя мама, которая давала советы как профессиональный режиссёр» [21, 114].

И вот наступили знаменательные даты — 19 и 20 января (концерт проходил дважды). На сцене — хор, балет, декораций минимум: «…только большое старинное кресло, в котором торжественно восседал Хиль и задавал вопросы молодому скоморошку. Это была не просто оратория, а оратория-действо. Представление имело большой успех, и думалось, что «Скоморохам» уготована счастливая сценическая судьба, но…» [Тамже, 114–115].

Реакция начальства не заставила себя долго ждать. Гаврилина и Хиля вызвали в отдел культуры обкома партии. Исполнитель главной роли и сам был уверен, и всем говорил, что вызывают только для того, чтобы поздравить с успехом и дать добро на последующие исполнения.

Высокие начальники попросили спеть и сыграть несколько номеров из «Скоморохов». По прослушивании одна из присутствующих — глава отдела культуры — изобразила недовольство: «Это что в самом деле исполнялось в «Октябрьском»?!» Ни о каких похвалах и поздравлениях не могло быть и речи: ораторию-действо запретили. Главная причина — обращение к теме убийства царя. Долгие годы сочинение целиком никто не слышал: Хиль пел на концертах только отдельные части.

После визита в обком Гаврилин вернулся домой совершенно убитый, сказал, что на «Скоморохах», видимо, придётся поставить крест. Несколько дней чувствовал себя плохо: такого драматического финала не ожидал никто. «У Гаврилина была задумка сделать из «Скоморохов» большое представление — в двух отделениях, — рассказывал Эдуард Хиль. — А вышел оттуда — плохо с сердцем, предынфарктное состояние. И так замкнутый человек, но тут замкнулся ещё больше» [42, 317].

Тяжело переживали и все исполнители, и организаторы концертов. Но потом несколько успокоились. Валерий Александрович пришёл к заключению, что если дела обстоят таким образом, «значит, есть в этом сочинении такое, что волнует даже партийных бонз» [21, 115].