Валерий Гаврилин

Тем не менее после смерти Гаврилина случилось событие довольно странное: Белов написал о нём повесть, на страницах которой вдруг совершенно преобразился и, словно позабыв все прежние отношения, обстоятельства и свою любовь к музыке Гаврилина, сочинил всю историю заново. Об этой повести Наталия Евгеньевна сказала: «В ней грубо искажены факты, а произведениям Валерия, с помощью московского композитора А. Вискова, дана такая оценка, которая никак не вяжется с тем, что писал ему Белов в письмах. «Поздравляю со славной победой — «Перезвоны» твои приблизили тебя к гениальному Мусоргскому». И в другом письме:

«… какой бы ты ни был композитор (небольшой, средний, великий — разберутся потом и без нас), — какой бы ты ни был, но ты сейчас первый композитор России. Лучше тебя нет пока, а когда будет, мы сразу это заметим» [21, 174].

Какого рода метаморфоза произошла в сознании вологодского автора — не совсем ясно. Остаётся радоваться лишь тому, что его сочинение «Голос, рождённый под Вологдой: повесть о композиторе Валерии Гаврилине» вышло уже после ухода Валерия Александровича и потому не могло его расстроить.

Вероятно, автора «Перезвонов» задели бы даже не столько искажения биографических фактов, сколько отношение к музыке. «Если знаменитая «Русская тетрадь», — цитирует В. Белов письмо А. Вискова, — гениальное, уникальное по новизне, уровню исполнения, оригинальности и самобытности произведение — по праву могла бы закрепить за её создателем звание «русского Шумана», то все последующие сочинения (по крайней мере, те, которые я знаю) уже замутнены проникновением в них течений из более низких жанровых горизонтов и поэтому явно проигрывают, находясь в области классической академической музыки» [55].

Чувствуется в словах В. Белова и некоторая обида на Гаврилина, изначально связанная с вечной занятостью композитора, но распространившаяся и на восприятие его сочинений, и на отношение к выбору поэтических источников: «Надо ли описывать мои чувства, когда я, будучи в Питере, позвонил, а жена сказала, что он болен и трубку взять не может. В тот же день я со вниманием слушал гаврилинский концерт, во время перерыва пробовал встретить автора, но всё было напрасно. Когда концерт завершился, он начал быстро уходить от всех поздравлений. Словно стыдился своего концерта… Я не стал его догонять, хоть и очень хотелось. Сейчас, вспоминая всё это, я думаю: «А что бы я ему сказал, ведь концерт-то мне не очень понравился, лишь некоторые вещи запали в душу?» «Северный родник» — значилось на входном билете. В программе первого отделения «Скоморохи». Почему В. Коростылёв? Кто такой этот Коростылёв? И почему музыка написана на такие бездарные стихи?»

Завершает свои рассуждения В. Белов и вовсе неожиданным пассажем: «Впрочем, понятно: среди литераторов обеих столиц господствовала тогда в России эстетика еврейских дам, они соревновались в юморе, когда говорили о свойствах русской души и традиционных славянских обычаях. Господин В. Коростылёв и отражал подобную эстетику в беспомощных виршах. Э. Хиль был тогда уже народным артистом, В. Гаврилин лауреатом Госпремии, — разве не понимали они, что поют? Родник-то был действительно северный, да сильно мутный, благодаря хилям с рейтманами. <…> Не исключено, что на Валерия влияли в выборе исполнителей жена, тёща и её мать. Если так, то ему, конечно, «было не до своих пристрастий». Не ахти какие поэтические достоинства обнаружила и поэтесса Альбина Шульгина, но эту, говорят, он отстоял в спорах с женой и двумя старухами» [55].

Отчасти успокаивает тот факт, что Валерий Александрович этих злых и лживых слов уже не читал и не мог предположить, что дружеские отношения с В. Беловым выльются когда-то в конфликт — вот только спорить автору повести о Гаврилине будет уже не с кем…

В 1973 году поводов для расстройства и без того было предостаточно. В их числе, например, вынужденный уход из училища. Почему Гаврилин решил бросить работу со студентами, которая доставляла ему столько радости и» которой он на протяжении долгих лет отдавал так много сил и времени?

Причина была парадоксальна. Дело в том, что в консерватории выпускников Гаврилина не только не жаловали — порой их просто не хотели туда принимать. Абитуриент приходил честно сдавать вступительные экзамены, а ему чинили разные препятствия, демонстрировали своё предвзятое отношение, и Валерий Александрович всякий раз ходил в консерваторию утрясать вопросы. В итоге абитуриента зачисляли, но это стоило и ему и его училищному педагогу дополнительных усилий и нервов. Поэтому, чтобы «не портить своим студентам жизнь», как выражался сам композитор, он решил от них отказаться.