Валерий Гаврилин

Итог, к которому приходит лирическая героиня, измучившая себя воспоминаниями, мог бы стать финальной точкой её монолога: «Нет моей вины / В том, что нету той весны, / В том, что годы, точно сны, / Убегают в вечность!» Но человеческое сердце, вероятно, устроено таким образом, что никогда не может окончательно утвердиться в ощущении безысходности. Потому и в романсе «Осенью» переживания героини вновь обращаются к прошлому, и в финальных тактах ещё раз звучит щемящая вопросительная интонация, остающаяся без ответа: «Где же этот сад, где же этот сад? Кто же нынче рад тебе и мне?..»

Романсы Гаврилина вряд ли могут быть адекватно интерпретированы эстрадными исполнителями (исключения в этом ряду, пожалуй, составят только певцы с уникальными голосовыми данными). Но кое-что из баллад спеть вполне возможно. Например, помимо уже названного, замечательную балладу «Чёрный пёс» — одно из последних произведений Валерия Александровича для голоса («Моё горе — чёрный пёс»; слова К. Сая в переводе с литовского Г. Горина). Это сочинение впервые было опубликовано лишь в 2008 году, в XIX томе Собрания.

Виктор Максимов вспоминал: «Звонил он поздно и всегда как-то неожиданно, врасплох. Вот и этот до мурашек памятный разговор случился ночью, совсем уже незадолго, в январе…

— Ну… ну, куда опять пропал? — Голос усталый, глухой. — А то ведь как в том анекдоте: увидимся на похоронах… Ну… Ну, ладно, не обижайся. Это у меня юмор теперь такой: диспансерно-клинический. Ты как там, не очень занят? Надо бы стихи написать. А? Есть у тебя время?

Господи, и он ещё спрашивает! Лет уже пятнадцать не писали песен…

— Это что-то про собаку, про пса. Такой чёрный весь, кудлатый, потерянный, хвост поджат… Чёрный пёс моей тоски… Ходит-бродит, места не находит… Вот видишь, даже в рифму заговорил. — Смеётся, но как-то очень уж невесело. — У Рабиндраната Тагора что-то вроде этого есть… В общем, ходит-бродит чёрный пёс моей тоски… Ая, знаешь, Витюня, я уже и на улицу почти не выхожу. До телефона — и то с трудом, держась за стеночку… Но хвоста пока не вешаю… Вот видишь, даже к роялю потянуло…

И вдруг, как кулаком под сердце:

— Теперь бы вот ещё и умереть достойно…[188]» [45, 471–472].

Песенно-танцевальная, народная по своему складу мелодия баллады, по-видимому, должна в каждом куплете исполняться по-разному, в зависимости от содержания поэтического текста — идёт ли речь о горе, о воле или о счастье…

Сам Валерий Александрович, как известно, к интерпретаторам своих сочинений и к самому эстрадному жанру всегда относился очень и очень строго. Так, например, в декабре 1979-го Наталия Евгеньевна в своём дневнике отметила: «Были два дня в Москве: уговорили Валерия поехать на съёмку «Песня-79». Люда Сенчина и Эдик Хиль исполняли «Шутку». Песня имела успех, но темп был замедлен.

По приезде сказал: «Но вообще-то на эти безобразия ездить не стоит» [21, 219]. Отметим попутно, что на тот момент времени Гаврилин уже был обладателем диплома лауреата VIII Всесоюзного телевизионного фестиваля «Песня-78».

Естественно, по поводу нашей многострадальной эстрады у автора «Перезвонов» и «Военных писем» сложилось своё резко отрицательное мнение: «Это не направление, это элементарные вариации в музыке одного стиля. Профессиональный композитор делает их в один-два дня. «Направлениями» назвали их коммерсанты, дельцы и музыканты по профессии и обычные торговцы — с целью рекламы, наживы, с целью легче сделать стандарт, облегчить жизнь малодаровитым ВИА. <…> Песня особенно связана с рынком — правилами, законами, конъюнктурой, поэтому там чаще возможен бандитизм» [20; 318, 328].

Высказывания относятся к 90-м годам ушедшего столетия — периоду масштабного развития российского шоу-бизнеса и выдвижения на авансцену многочисленных так называемых «звёзд» популярной музыки. Их имена, к сожалению, хорошо известны и не нуждаются в упоминании.

«В эстраде, — отмечает Гаврилин, — сознательная опора на слабую культурность, на неокрепшую нравственно-этическую и эстетическую (как следствие) зрелость молодёжи прячется за это бескультурье, как за крепость, за боевой щит. Им страшен зрелый суд — он смертелен, как для всего неистинного, пакостного, несамостоятельного, обезноженного <…> Это не звёзды — это фонари, которые светят, пока есть электричество. То, что они делают, так же похоже на искусство, как обезьяна на человека. Это ниже уровня человеческого достоинства. Можно иметь высшее образование, но от постоянного слушания эстрады превратиться в идиота <…> Только здравый рассудок сдерживает порывы распущенности и саму музыку, чтобы она не была слишком разнузданной и не побуждала людей выходить из границ умеренности <…> Эстрада — компас в руке слепого (фосфорное солнце), бессмысленное, весёлое, бестолковое горе потерянной души» [Там же; 359, 353, 356, 375].