Валерий Гаврилин

Рассуждая о ранней британской рок-музыке, Гаврилин в 1986 году отмечал: «На днях я прослушал аж два диска «Битлз» и был поражён: как это в такой огромной стране, как наша, у такого народа так мало движения вперёд по сравнению с этим уже давнишним коллективом! Слушал других певцов зарубежных, другие ансамбли, более современные, и тоже оказалось, что наши никуда не двинулись. Это ужасно печально» [19, 277].

Понятно, что российским исполнителям может быть чужда сама природа блюзового или джазового интонирования, равно как и смыслы иноязычных текстов. Но в распоряжении отечественных музыкантов имеются иные богатейшие ресурсы, и главный из них — сокровищница русского народно-песенного творчества. Необходимо, как отмечал автор «Русской тетради», «по примеру Глинки, Свиридова, Соловьёва-Седого самоотверженно исследовать и открывать всё новые свойства безграничного народного музыкального художества» [Там же, 108].

Например, когда Билли Холидей исполняла композицию «Strange Fruit» («Странный плод»), её слушали со слезами на глазах, поскольку она продолжала традиции ранних исполнительниц блюза (Ма Рейни, Бесси Смит) и воплощала на сцене яркий национальный характер. Поэтический текст Абеля Миропола «Strange Fruit» раскрывал ситуацию, о которой афроамериканцы знали не понаслышке. Странным плодом автор назвал чернокожего, повешенного на дереве: ужас линчевания коснулся многих американских семей. По сути, Билли выражала этой песней протест против расовой дискриминации. Отсюда интонации вопля в коде, после которой Lady Day всегда покидала сцену. Она считала, что «Strange Fruit» — самый главный номер программы: его слушатели должны запомнить.

Именно это умение — многообразное и глубокое воплощение национального характера — Гаврилин считал для артиста одним из главных: «Не надо быть Иванами, не помнящими родства, не видавшими красоты. Э. Фицджеральд, Э. Пиаф — национальные, мощные характеры [20, 256]. <…> мне есть с чем сравнивать. Я считаю великим творчество Эдит Пиаф <…> Я могу сравнить творчество наших эстрадных певцов последнего поколения с такой певицей, как Элла Фицджеральд. Это великая эстрадная (мне даже не хочется применять к ней это слово) негритянская певица. Её значение в музыке настолько велико, что его просто нужно изучать, изучать и изучать! У меня специально есть книжечка, в которой я, как поклонник певческой музыки всех времён и всех народов, записываю то, что на меня произвело сильное впечатление. <…> А на Эллу Фицджеральд у меня специальный «кондуит» — я записываю все те приёмы пения, которые она употребляет и которые могут неслыханно обогатить вокальное искусство. Я даже пытаюсь разгадать, как она это делает, как это объяснить вокалистам нашим, чтобы научить их то же делать. Для меня это по сути целая энциклопедия загадок, и загадок прекрасных. Элла Фицджеральд — она просто великий музыкант, хотя именуется эстрадной певицей. Повторяю — это великий художник» [19, 263].

Такие художники, знатоки народной певческой культуры были, конечно, и в России — имею в виду не великих наших песельниц-сказительниц, а исполнителей, сделавших определённую (а иногда и феноменальную) карьеру. Среди них, например, Плевицкая, Русланова, Зыкина… Но сегодня вопрос воплощения национальных характеров на российской эстраде остаётся открытым — как в народной песне, так и в авторской музыке. Быть может, главным препятствием здесь выступает непрофессионализм продюсеров и поп-композиторов, имеющих лишь весьма отдалённое представление о ладовой организации русских народных напевов, о жанровой системе фольклора, о переменном метре в русской музыке и т. д.

Вместе с тем «искусство без корней, — отмечал Гаврилин, — человек без своих духовных корней это всё равно что перекати-поле, это люди без места. Перекати-поле каждый может растоптать, у него нигде нет пристанища. Его можно уничтожить, задвинуть куда угодно, человек без корней системы попадает иногда в духовный плен. А находясь в духовном плену, он будет уже питаться, паразитировать на культурах других стран, других народов. Человеку, который находится в духовном плену, такому человеку, такому обществу уже недалеко и до плена политического, до плена социального и до плена физического. Вот что такое корни» [Там же, 304].

Гаврилин неоднократно высказывался резко отрицательно о массовой культуре в целом и об эстраде в частности. Тем не менее от популярного жанра не отказывался — напротив, судя по количеству песен, охотно работал в нём. Причина отчасти в том, что посредством эстрадного, широко доступного жанра он мог говорить о ценностях общезначимых, выходя к доверительному диалогу с обширной слушательской аудиторией — прежде всего молодёжной. (Речь, среди прочего, идёт о вокально-симфоническом цикле «Земля».)