Валигура

– Я не борюсь с ним, – сказал Владислав, – но он со мной, всё мне перечёркивают, ни в чём помогать не хотят, я должен защищаться, потому что иначе пропал бы.

– Не знаю, кто из вас виновен, – докончил князь Генрих, – а то верно, что духовенство негодует на тебя. Ты бы с Одоничем справился, если бы не оно.

Князь Владислав поправил шлем, и не могли продолжать о том дальше разговор, потому что дали знать, что приближался архиепископ Гнезненский.

Все засуетились от этой новости, приготовились к приёму его как начальника костёла и, естественно, в то время самого могущественного владыку.

Ни один князь по одиночки не имел той силы, что он. Все они вместе не могли с ним справиться. Обойдя то, что в руках он держал молнии анафемы, был он главой епископов, был наивысшим пастырем во всех землях духовенства. По правде сказать, новые ордена, такие, как устава Доминика и Франциска, старались о том, чтобы независеть от епископа и свою главу иметь в Риме, однако пастыри имели косвенное влияние и ни один орден не мог предавать общего дела костёла.

Архиепископ Гнезненский в то мгновение, когда всем этим землям не доставало единого короля, был их существенным и единственным начальником, единственной духовной властью, их сплочающей. Князья должны были показывать покорность перед нею, хоть, как Тонконогий и Конрад чувствовали, что она ограничивала их силу и ущемляла своеволие.

Когда показалась великолепная свита и карета, покрытая пурпуром, с таким же балдахином над ним, на котором светился позолоченный крестик, а перед ней тяжёлое серебряное распятие на коне, далее двор и рыцарство архиепископа, и значительный отряд духовных лиц, князья слезли с коней, поснимали шлемы и остановились все, поджидая старца.

Опираясь на трость с рукоятью из слоновом кости, ехал седой, важный Винцент из дома Наленчей, покрытый плащём из фиолетового шёлка, подшитым соболями, в шапке, которая имела княжеский вид. Два клирика шли пешком по бокам кареты, которую тянули кони, покрытые суконными попонами.

Увидев князей, повернулся к ним старец и руками, сложенными для благословения, на одной из которых был виден перстень епископа, начал издалека осенять их крестом, мягко улыбаясь. Пурпурная карета остановилась, остановились всадники, Лешек первый пришёл поцеловать епископу руку. За ним проталкивался Генрих, хотя к подчинённым гнезенской столицы не принадлежал, дальше шли Тонконогий и Конрад.

На лице архиепископа можно было разобрать, какие отношения его с ними связывали. По-отцовски он приветствовал Лешека, с уважением – Генриха, холодно и почти сурово – Тонконогого, с которым были в постоянных спорах, равнодушно – с Конрадом.

С епископом Иво они обнялись как братья и как равные, хотя Иво хотел в нём уважать старшинство его костёла. Между Краковом и Гнезном, хотя никакой борьбы не было, обе столицы из-за своего значения и влияния были завистливы.

Росло могущество Кракова, Гнезно не хотел ей уступить метрополичьего величия.

Около своего главы оказались там все пастыри, Павел Грималита, Познаньский, самый младший возрастом, Ян Гоздава, Плоцкий, Михал, Куявский; все поляки и дети тех земель, души которых имели в опеке.

Место, где должны были отдыхать, прежде чем добрались бы до Гонсавы, было недалеко, – поэтому при едущем свободно архиепископе, сев на коней, ехали князья, приумножая его свиту и давая ему предводительствовать.

Действительно, даже для не знающих, какую он занимал должность, этот старец казался тут паном и владыкой, с князьями обходился как со своими детьми, все склоняли перед ним голову, была это единственная сила, которой никто не мог сопротивляться, никто не мог решиться её не признать.

Перед большим шатром Лешека, который уже разбитый ждал у леса, архиепископ Винцент слез с лошади, его вели два младших епископа, Иво, потом князья. Поскольку пора была холодная, в шатре был сложен костёр под дымником, земля застелена мехами, а столы заставлены едой. Дали места первым духовным лицам, рядом с ними сели князья, далее их урядники, а челядь прислуживала. В других шалашах свободно подкреплялось рыцарство, а гмин – у простых костров. Этот дорожный лагерь выглядел богато и живописно, он был оттенён старыми соснами, зелёные ветки которых представляли высокий свод над их головами.

Присутствие старого митрополита не допускало слишком свободного и весёлого разговора, у всех также в голове были важные дела.

Архиепископ первый спросил Лешека, прибудет ли младший Владислав, Однонич, в Гонсаву, и что слышно о Святополке.

– Говорят, – произнёс краковский князь, – что Одонич появится вместе с нами, тот же, наверное, даст отчёт о своём шурине, о котором мы ничего определённого не знаем.

– Думаю, – прервал князь Конрад, – что и Святополк, взвесив лучше собственную выгоду, на съезд явится.

Марек Воевода, который также там находился, сказал:

– Несомненно прибудет, хотя говорят, что сердится, будучи в страхе, как бы у него Накла не отобрали. Близость места пробуждает в нём подозрение, что сначала князья крепость попытаются захватить.