Валигура

Бывало, что в пустой околице вовсе не находили где подкрепиться и укрыться, разбивали лагеря в поле, на опушке леса, у реки или озера, которых дальше попадалось всё больше, и ночь проходила под шатрами и возами.

В княжеских лесах можно было охотиться везде, а хоть бы и ксендза были леса, не очень мимоходом обращали внимания. Иногда охотники гонялись за зверем, на что уходило полдня, и до назначенного ночлега дотянуть было трудно.

Лешеку и Конраду очень нравилась охота, а у князя Генриха, старого охотника, как они, при них также появлялось желание. Играли, поэтому, роги, и собаки, толпы которых шли за войском и двором, весёлым лаем радовали сердца.

Когда однажды началась эта погоня за зверем, границ и законов этой земли никто не помнил, и никто бы не смел противостоять князьям. Осень также как раз точно для неё была создана, лучшая пора, и почти каждый вечер жарились на костре окорока и лопатки серны и оленя, а лосину в котлах варили для обычных людей. Рыбы по дороге было вдоволь, и тех, что её любили ловить. В конце концов эта благословенная каша, первая и самая обычная еда, с какой-нибудь начинкой, утоляла голод.

То, что стога сена с дороги исчезали, а их владельцы только штыри, при которых были постелены, находили, – не новость это была, потому что там, где проходила толпа лошадей, ни один стог не оставался.

Их также ставили подальше от трактов и людских глаз.

И хотя на вредителей, что срывали бортьи, и на тех, что бобровые горы портили, были суровые законы, княжеские люди не очень на это смотрели, в такой толпе найти виновника было невозможно.

Панским дворам в такое время служила самая полная свобода, также всегда княжеские люди предпочитали быть в дороге и в походе, чем сидеть дома; и хорошее настроение сопровождало их с утра до ночи.

Только Мшщуй держался в стороне или при брате епископе, или при князе. С тем, однако, он реже встречался, потому что паны почти всегда ехали вместе.

Князь Генрих распоряжался богослужением и напоминал о нём, хотя и Лешек его не оттягивал. Менее всего показывал к нему побуждение Конрад, хотя и духовных при нём хватало. Те же несли почти светскую службу.

Весь этот табор уже приближался к цели путешествия, когда одного дня перед вечером увидели довольно значительный кортеж, который, казалось, ожидал приближающихся князей.

На челе его стоял муж на коне, с тонкими ножками, в котором узнали старшего князя Владислава. За ним весь двор его в достаточно рассеянной и беспорядочной кучке, на которой были видны следы войны и скитаний; она живо была занята каким-то рассуждением, потому что все крутили руками и шум с выкриками доходил издалека.

Лешек, как со всеми был добрым и любезным, так и к Тонконогому, который однажды не хотел дать занять ему столицу без позволения, а потом её добровольно уступил, показывал очень большую нежность. Как только его узнали, он сам поспешил навстречу.

Узнав его, князь Владислав спешно подъехал, и они встретились, подавая друг другу руку.

Лешек, платя за своё доброе сердце, приветствовал почти со слезами, Тонконогий, которому не повезло и на опеку краковского князя имел всю надежду на восстановление своей постоянно растаскиваемой собственности, низко кланялся перед младшим родственником, и первое слово, которое сказал, было:

– Здравствуйте, добрый мой опекун… Без вас из последнего меня бы двоюродный брат выгнал. Видите, я почти скиталец. Он и его шурин насели на меня…

Он указал рукой на свой небольшой двор.

– Людей при мне мало осталось! Землевладельцы пошли за счастьем, к Одоничу! Помоги, раз ты милосердный!

– Будь спокоен, – отпарировал он, – мы за тем едем в Гонсаву, чтобы ваш спор с Одоничем и мой со Святополком закончить согласием. Бог милостив, сделаем его!

Тонконогий улыбнулся, а так как подъезжали другие князья, он сначала приблизился, приветствуя поклоном князя Генриха, который склонил ему голову, потом Конрада. Тот едва дал знак, что его узнал, посмотрел на маленькую и жалкую свиту, на бледное и уставшее лицо Владислава, и молчал.

Лешек, который ехал рядом с Генрихом, дал при себе место Тонконогому. Его свита, заехав с тыла, соединилась с силезцами, краковянами и мазурами.

– Было время, – начал Тонконогий, – чтобы вы наводили порядок, вы и духовные, потому что сперва меня бы выгнали прочь, а потом… пошли бы на вас…

– Э! – вставил издали Конрад. – Не гневайся на то, что я скажу: ты сам во многом виноват. Одоничу нужно было сразу отдать его часть, лишь бы сидел на ней спокойно.

– Вы ошибаетесь в этом, – ответил медленно и безучастно Тонконогий, – ему всегда не хватает. Кровь в нём отцовская, однако же тот встал против нашего родного и с ним хотел войну вести! Мог бы подождать, потому что я не долговечный, а сын – ксендз, забрал бы и так всё.

Князь Генрих покачал головой.

– Это удивительно, Владислав, – сказал он, – сына вы облачили в духовную одежду, а сами против себя князей поставили. С этого все несчастья ваши, верьте мне. С костёлом борьба тяжела!