Валигура

– Милостивый пане, – шепнул он тише, – тот, которого ты покрыл своей милостью, Яшко Якса, сын Воеводы, который ютился при отце… ушёл. Нет его. Дух в нём неспокойный, боюсь, как бы на какой двор не направился, чтобы там, как некогда отец, бунтовать против тебя.

Лешек нетерпеливо вскочил.

– Яшко ушёл! – повторил он, немного взволнованный, садясь сразу снова. – Говорите, что ушёл? Вы в этом уверены?

– Нет сомнения, я спрашивал магистра Анджея, он подтвердил эту новость.

– Яшко ушёл! – повторил ещё раз Лешек неспокойно. – Не опасаюсь его, человек маленький, но – маленькие тоже зло совершают. А кто знает! Может, я этому виной!

Епископ смотрел с удивлением.

– Да, – сказал князь, – я учинил половинчатое милосердие, когда нужно было сделать полное. Он без дела сидел, наскучило.

– Побег Яшка, который скорее всего направится во Вроцлав, к давним друзьям отца, беспокоит меня, – отозвался Иво, – поэтому хочу на тот двор выслать Мшщуя.

Лешек подтвердил поклоном решение епископа, ничего не говоря, – на нём видно было беспокойство; машинально взяв рукав своего одеяния, он дёргал его, глядя на пол.

Иво, получив позволение Лешека, не хотел мучить его дольше, встал, словно думал с ним попрощаться.

Князь, увидев это, предупредил его и, с уважением взяв за обе руки, посадил его снова на стул.

– Яшко ушёл! – проговорил он. – Что же Воевода?

Говоря это, он быстро поглядел на епископа.

– Я видел его обеспокоенным этим, гневным на сына; не подозреваю, но отец должен иметь родительское сердце… а нам следует быть начеку.

– Да! Быть начеку! Неустанно подслушивать, день и ночь опасаться, не иметь ни одного незамутнённого часа. Да, эта доля тех, которым другие завидуют! – вздохнул Лешек. – О!

Почему же вы меня не оставили в спокойном Сандомире, на маленьком уделе, из которого меня никто не выгнал бы? – добавил он с горьким упрёком. – Там был бы я и мои счастливы.

– Вас потому, милостивый пане, счастья лишили, чтобы вы его дали другим, – сказал епископ. – Человек не живёт для себя, а вы по милости Божьей через кровь и происхождение были назначены на эту жертву.

– А Бог, что предназначил меня на жертву, – добавил Лешек грустно, – не дал мне твёрдого сердца, чтобы всё, что в нём происходит, сносило без волнения.

– Это называется жертвой! – доложил Иво.

И, говоря это, он пошёл обнять Лешека… У князя на глазах были слёзы.

– Грустна моя доля, – шепнул он, – но пример отца научил меня её переносить. Да будет воля Божья…

– Беспокоиться слишком много нет причин, – сказал Иво, – милостивый пане… Поэтому не думайте о плохом, а я буду бодрствовать за вас.

Говоря это, он благословил и, медленно провожаемый князем, со двора вернулся на молитву в костёл.

Благочестивый епископ, которого великая набожность постоянно держала в том состоянии духовного подъёма, который даёт предвидение будущего, был благословлён пророческим даром и мучился им.

То, что для других было закрытым, для него ясно выступало, он читал в сердцах, видел в людях часто то, чего они сами не осознавали; в этих вещих видениях проходили перед ним события, которые должны был наступить, в таких живых картинах, как бы они уже были перед ним.

И теперь, когда родина была ешё внешне спокойна, а борьба Одонича с Тонконогим и своенравие Святополка, казалось, не грозят ничем, кроме временного затруднения, епископа Иво, который имел предчувствие какого-то кровавого конца, ни на минуту не отпускало беспокойство, волнующее аж до горячки и слёз. Сам себя упрекал в нехватки веры в Провидение Божье, корил себя, как строптивого ребёнка, пытался молитвой преодолеть это помутнение духа – а кровавые картины постоянно его преследовали.

От Лешека, грусть и жалоба которого живо отразились в его сердце, епископ пошёл в костёл и опустился на колени перед алтарём на молитву, умоляя Бога о подкреплении и мире… Достаточно долгое время проведя на том слёзном размышлении, он встал, сложив часть бремени у подножия креста, и направился к своему дому.

Никогда епископ не выходил из дома без грошей, предназначенных для милостыни. Знали о том бедняки, и когда он куда-нибудь выходил, преследовали его нищие всякого рода.

Было для него великим удовольствием идти так не спеша, говорить с ними, спрашивать и разделять милостыню, некоторых ведя за собой в дом, где всегда был готов стол для бедняков, собранная одежда, обеспеченный приют.

Больных отсюда отсылали в госпиталь на Прудник, в котором уже хватало бедняков. Ежели по дороге попадался монастырь, Иво делился с ним бедными…

У костёльных дверей его уже ожидал тот обычный его двор, поскольку называл нищих своими придворными, а епископу было достаточно бросить на него взгляд, чтобы в нём распознать добрых знакомых, встречаемых каждый день. Среди них, немного вдалеке, улыбалось пастырю особенное лицо и фигура, которая даже среди этого сборища самых чудовищных нищих отличалось особенным характером.