Ванечка и цветы чертополоха

Они лежали так. Время безжалостно отмеряли часы в соседней комнате над их неудобным временным любовным ложем. Когда способность рассуждать вернулась к Марье Антоновне, она тихо сказала:

— Поздравляю тебя, Тимофей. Ты справился с несчастной, убитой горем женщиной. Был просто на высоте. Добился-таки своего.

Он приподнялся на локте и посмотрел на неё.

— Надо было сделать это давным-давно. Кажется, ты в этом нуждалась не меньше моего. Я просто хочу, Маша, чтобы ты жила, чтобы жизнь твоя наполнилась смыслом!

— Хочу… — Она вдруг обратилась к нему всем существом и отчаянно зашептала: — Доделай начатое, Тимофей! Убей меня, я прошу тебя. Я хочу умереть.

— Я хочу, чтобы ты жила, — повторил он упрямо, подмечая, что в её глаза вернулся чайный цвет. — Ты моя теперь, поняла? Я не отступлюсь. Если Бог даст нам сейчас ребёнка, не смей от него избавляться. Это счастье, Машенька.

Он просительно-нежно поцеловал её в губы, желая вдохнуть в неё жизнь. Марья Антоновна закрыла глаза. К вискам скатились слезинки, начертав две дорожки.

— Ребёнок… — она заговорила с закрытыми глазами. — Неужели ты думаешь, что я буду вынашивать твоего ребёнка? Твоё место в тюрьме, Тимофей. К тому же — рожай одна, воспитывай опять одна. А я уже не глупая девочка.

— Ты девочка, Маша, девочка. Поднимешь. Авось не впервой.

— Тогда другие времена были. А Ванечка… помощник… — Она всхлипнула. — Неужели ты думаешь, что так можно что-то исправить? Я, выходит, кукла резиновая для тебя? Тварь бездушная? Что хочешь творишь со мной. Лучше убей меня!..

— Как ты ошибаешься, Маша. — Тимофей обхватил её за талию одной рукой. — Это я твоя послушная кукла. Ты сказала «отойди», а я, дурак, так и сделал. А ведь ты занозой у меня в сердце сидишь и жить не даёшь, и умереть мешаешь.

— Но, тогда как же, — открыла она глаза и вопрошала потолок, — почему? За что? Как ты мог, Тимофей?

— Я умру. Только скажи, я умру. Всё для тебя сделаю. Всё, что в моих силах.

— Слишком лёгкое для тебя будет наказание. — Она перевела на него взгляд. — Правда, сделаешь?

— Да.

— Всё-всё, что скажу?

— Да.

— Тогда сгинь! Оставь меня! Проваливай и не возвращайся!

Он дёрнулся, как от удара. Поднялся с кровати.

— Да, загостился я у тебя. Пора мне… как ты сказала?.. в тюрьму.

В глазах его блеснули слёзы.

— Я тебя обманул. Одно я выполнить не смогу. Я вернусь к тебе. Обязательно вернусь. Жди меня, Марья, жди. Или с тобой, или никак.

Он наклонился и поцеловал её последний раз. Пока его губы срывали этот поцелуй, она несколько раз слабо стукнула его по спине. Распрямился, постоял над ней, впитывая и запоминая. Развернулся и вышел.

Она вскочила через минуту вслед за ним, словно вспомнила что-то, что хотела ещё сказать. Только вот не знала — что и зачем. Выбежала в терраску, дёрнула дверь, но та не поддалась. Тимофей запер её снаружи. Она припала к окну и ещё некоторое время могла видеть его, пока избивающий Захар Платонович не утащил его прочь с её глаз.

Ну и бурелом он устроил в их жизнях! Его забрали. Забрали туда, где ему было самое место. А она, Марья Антоновна, осталась. Осталась на долгие годы с истерзанной, перегоревшей душой.

XXIV

Спиридоновка. Май 2005 года.

…На восьмой день женщина привычно ждала его, но он так и не появился. Она почувствовала, как тоска заполняет сердце. Ей было тревожно, и она плохо спала всю ночь. Плохое самочувствие сопутствовало и следующему дню, потому что Тимофей не появлялся, а сама пойти к нему и узнать, в чём дело, Марья Антоновна не могла. Она была сама не своя и не находила себе место. У неё всё не ладилось. Картошка сгорела, сама она обожглась, печка дымила в дом, всё валилось из рук, и даже дочка капризничала больше обычного.

Через неделю она совсем извелась и клялась себе, что больше никогда его не унизит, не ударит. Почему эти три года она могла спокойно спать в своей постели, а теперь, когда он вернулся, она как будто снова переживает весь ужас четырёхлетней давности? И ужас этот затянулся.

«Если я не увижу его сегодня, я, должно быть, сойду с ума!»

Днём она закрыла спящую Василису дома и пошла поспешно на колодец. Марья Антоновна уже набрала воды и хотела идти домой, когда услышала сзади себя шумное дыхание. Она повернулась и еле удержала вёдра. Перед ней стоял Тимофей. Синяк на подбородке почти сошёл.

Они уставились друг на друга. Она медленно поставила свои вёдра. Он — свои. Она вдруг бросилась в лес по дороге. Он припустился за ней. Они бежали долго, не чуя под собой земли. Потом она нырнула за старое толстое дерево и облокотилась на него спиной. Тимофей нагнал её и окутал собой, тяжело дыша, прижал женщину. Голова у неё закружилась, и она вся обмякла. Он замер так, вдыхая с наслажденьем запах её волос.

— Машенька, Маша, — зашептал он ей в ухо, — делай со мной всё, что хочешь. Мучай, бей, убей! Только не отталкивай меня, Маша! Позволь, как собаке, быть у твоих ног. Маша, я люблю тебя! Маша, я люблю тебя больше жизни! Я не могу так больше, Машенька.

— Тимофей, дай воздуху, — слабым голосом попросила она. — Мне кажется, я умираю.