Ваша С.К.

       — Что плетёшь, ответь, девица? — обратилась к ней нараспев вторая русалка, прикладывая голову на левое плечо князя. — Все мы сестры, что стыдиться?

       — Не плету, а расплетаю, женихов я приглашаю, — гребень так и мелькал в волосах певуньи. — Со всех изб, со всех дорожек пусть сбегутся на порожек. Живо лапти надевают, не то девку прозевают.

       — Что найдут в твоей светёлке? — не унималась вторая, а первая только крепче жалась к князю и чесала теперь уже его волос, приговаривая:

       — В шерстяных портах мышонка, в старых лаптях муравья… Поспешайте, господа!

       — Не идут… — покачала головой самая маленькая русалка, худенькая, угловатая, совсем еще девочка. Она уместилась в щелке от двери и то и дело привставала на носочки, чтобы стать чуть выше ростом.

       — Если будет медлить кто, удар хватит в раз его! — пела тем временем та, что укладывала рядами княжеские кудри. — Нету силы никакой, чтоб вернуть парней домой. Прямиком к моей светёлке пусть несутся вперегонки!

       Князь тряхнул головой, и вся русалочья работа пропала даром. Русалка надулась и отвернулась от князя. Тогда вторая прижалась к нему и с мольбой заглянула в глаза:

       — Сыграй для нас, княже…

       Мирослав запрокинул голову и почесал затылок о край скамьи. Перед глазами вновь качалась сухая полынь, навевая зевоту.

       — Ах, подруженьки мои милые! — выдохнул он тяжело. — Отчего же вы все красивые? Оттого ли вы все красивые, что до времени хоронимые?

       Обиженная русалка вытащила из-под лавки гусли и возложила князю на колени. И лишь тронул Мирослав струны, затянула она звонким голосом тоску свою девичью:

       — Нам судьбинушкой уготовано по лесам бродить одинокими и манить людей в темны омуты, чтоб забылись те, кем целованы, кем без спроса мы распоясаны, нам друзья теперь только ясени… Нам срывать рукой бело-тонкую мать-крапивушку больно жгучую и сплетать венки подвенечные… Ничего теперь нам не надобно — был б крапивы лист да гребенушка. И любовь твоя, Мирославушка…

       И уткнувшись князю в плечо, певунья разрыдалась.

       — Ну, будет тебе, будет, Дуняша… — Мирослав вытащил из дрожащих пальцев гребешок и воткнул русалке за ухо. — Перед гостем не позорься…

       — Идут! — взвизгнула караульщица и шмыгнула под лавку, только ее и видели. Свернулась там котенком за корзинкой и не видать.

       — Да будет тебе, Аксинья! — поднялась с пола вторая русалка и постучала по лавке «туки-тук». — Выходь! Кто на такую, как ты, позарится…

       И расхохоталась, но тут же получила по круглому заду гуслями, подхватила их и спрятала под другую лавку, чтобы князю было не дотянуться, не встав.

       — Злые вы, девушки, злые… — бросил Мирослав, поднимаясь с пола не за гуслями, а чтобы одернуть рубаху. — Как живые меж собой грызлись, так и мертвые грызетесь… А что делите, самим невдомек.

       На последних его словах отворилась дверь, и с низким поклоном в баню вошла Прасковья, прижала дверь спиной, пропуская графа фон Крока, и затворила за трансильванцем дверь.

       — Долго ж ждать нам тебя, милостивый государь, пришлось, — выговорил гостю князь.

       — Меня задержала нерадивость ваших слуг, — проговорил граф с достоинством, смотря прямо в глаза князю, даже мельком не взглянув на его бледную свиту. — Но княжна прояснила для меня ситуацию, и я не держу на них зла…

       — На дочь мою зла не держишь? — без прежней мягкости, но с дежурной улыбкой продолжил Мирослав.

       — На дочь вашу зло не держится…

       — То-то же. Для злых намерений девы иного племени имеются в наших краях в большом достатке, — князь повел рукой в сторону, не спуская взгляда с трансильванца, оттого не заметил, как певунья шмыгнула ему за спину, с глаз гостя долой. — На любой вкус. Которую предпочитаешь?

       — Для какой цели они здесь? Для увеселительной? — уточнил граф, так и не услышав за девичьим хихиканьем ответ от хозяина.

       — А для каких еще… Для других у нас чарки имеются, братец мой… Уж прости скудость стола моего, не ждал в гости вампира…

       — Скудость угощения восполняется прекрасной компанией вашей дочери…

       — Не часто ли ты дочь мою поминаешь, любезный? — голос князя понизился до басов, и все девушки сбились в уголок. Одна лишь Прасковья осталась стоять, где была — у двери в парилку.

       — Исправлюсь, князь… Вели отжать для меня крапивы, и не помяну больше имени Светланы в суе…

       — Отожмите ему крапивы, лады мои простоволосые…

       Из-под лавки тотчас вынырнула маленькая Аксинья с корзинкой полной крапивы, той самой, что нарвал Раду, и резво принялась жать ее над деревянной кружкой своими маленькими ручками, точно белье выжимала. И силы столько в ее руках оказалось, что потек крапивный сок, точно молоко из козьего вымени. Граф фон Крок молча принял подношение и, выпив залпом, поблагодарил только князя.

       — А теперь отошли либо их, либо меня, — вдруг сказал трансильванец, расправив плечи так, что головой тронул пучки полыни, но даже не поморщился.

       — Что так? Не люба ни одна? Другим любы, а ты особенный?

       — Как мне они любы могут быть? — спросил граф таким тоном, будто князь усомнился в прописных истинах. — Они же уже мертвы.

       — Да и ты, братец мой, не шибко-то жив, как я погляжу…

       — А вот я гляжу и в толк не возьму, кем будете вы, князь?