Василий Темный

Зимой в степи уныло. Голодные волки подходят к становищам, воют тоскливо, скот режут и почти не боятся человека.

Скачет Гавря, пластается конь в беге и мысли у оружничего тоже скачут. О чем он только не передумал в дальней дороге, но чаще всего о Нюшке. Прикроет глаза – и вот она, рядом.

Но отчего на душе у него тревожно? Откуда она, эта тревога? Неужли нежданный приезд в Тверь молодого кашинского князя Андрея, родственника князя Бориса.

Вечером в трапезной увидела Нюшка красивого Андрея, сказала Гавре:

– Поглянь, экой статный и пригожий князь. Вот за ним побежала бы без оглядки…

Сказала и того не заметила, какую рану нанесла Гавре. С той поры и задумывается он над ее словами.

Ко всему, не женат кашинский князь… Стороной миновал оружничий Москву, не свернул и к Звенигороду, спешил в Тверь…

Гнал коня Гавря, о Нюшке думал, а в то время кашинский удельный князь, покидая Тверь, увозил с собой Нюшку. Князь Борис только и спросил ее:

– По своей ли охоте отъезжаешь?

Кивнула Нюшка: по своей, дескать. А боярин Семен укорил:

– А Гавря-то как?

– Что Гавря, коли любовь к князю Андрею превысила.

Не видел всего этого оружничий тверского князя, слов Нюшки не слышал. Коня торопил, ждал встречи с Нюшкой.

* * *

Боярин Всеволжский поди и позабыл, коли б беда не нагрянула, что в родстве он с тверским боярином Семеном.

Тому больше десяти лет, как брал Всеволжский в жены сестру дворецкого. Вскорости в родах умерла она, оставив Всеволжскому малютку дочь Алену.

Росла она, радовала Ивана Дмитриевича и красотой, и умом. Но вот случилось, что отверг Алену князь московский Василий и как быть теперь?

О Твери думал боярин Всеволжский, однако понимал, не станет князь Борис портить отношения с Василием из-за него, решил в Звенигород податься.

Теперь, когда князь Юрий Дмитриевич принял его, вспомнил и о боярине Семене. Мысль закралась, а не напомнить ли дворецкому тверского князя, что в Алене и его, боярина Семена, кровь есть?

Не один месяц о том думал, особенно когда убедился, что нет на его дочь видов ни у кого из бояр.

– Ославил, ославил Василий Алену, – говаривал Всеволжский, – эвон, как ноне от меня бояре рыла воротят.

И начал Иван Дмитриевич готовиться к поездке в Тверь под предлогом на торжище тверском побывать, а заодно завернуть к боярину Семену. Наказывал дочери:

– Ты, дочь моя разлюбезная, готовься, поедем в Тверь, пора бы и боярина Семена навестить. Поди и не помнишь его. Да и я к стыду своему позабыл, какой он есть. А жену его никогда не видывал… Вот дождемся весны, оживет торжище тверское, людом восполнится, гостями восточными, товаром дивным, парчой да шелками. Подберем те, Аленушка, купим, чтоб сердцем возрадовалась.

* * *

Темнело быстро. мороз начал забирать. По всем прикидкам Гаври до ближайшей деревни, где изба дорожного яма, верст десять оставалось.

Конь шел шагом, да Гавря и не гнал, в темени не засекся бы о какую корягу.

Стучали копыта о мерзлую землю. Конь шел, пофыркивая, и княжий оружничий под его ровный шаг подремывал.

Виделась Гавре Тверь, Кремник, храм соборный и строения, дворец княжий, терема, избы. Хотел увидеть дом, какой ему возвели, ан, в кузнице очутился. Попытался вспомнить имя кузнеца, да из головы вылетело.

«Господи, – подумал Гавря, – да как же зовут его?»

Напрягся, однако, на ум так и не пришло.

Неожиданно конь резко остановился, чья-то цепкая рука узду рванула, а удар тяжелой дубины из седла выбил, на землю свалил…

Очнулся Гавря, кто-то факел держит, светит, голос знакомый раздался:

– Это же Гавря, оружничий. Вези его в логово!

Перекинули Гаврю через седло, тронулись тропой потаенной, едва конь пробирался. Сколько везли, Гавря не помнит. Остановились, сняли с коня, перенесли в землянку.

Светил чадивший факел. Гавря открыл глаза, бородатые мужики стояли рядом, а один из них, в тулупе и в шапке волчьей, оскалился:

– Аль не признал, парень?

Поднатужился Гавря, нет, не доводилось прежде видывать. А тот рассмеялся:

– Говаривал я, не ищи меня, сам тя сыщу. Сколь бревен с тобой обтесали, сколь изб на Москве поставили.

Только теперь догадался Гавря, напарника Ефремом зовут. А тот уже товарищу говорил:

– Коня схороните от чужого глаза, а отрок этот день-другой отлежится и в Тверь пущай ворочается, коли к нам не пожелает пристать…

* * *

Великий князь тверской задержке оружничего удивился. Давно бы пора воротиться Гавре из Рязани. Лишь когда узнал, что повстречался он с гулящими людьми в лесу, сказал:

– Удачлив Гавря, что живу остался.

Не захотел Гавря рассказывать, кто были те мужики и что с одним из них срубы на Москве ставил. Да Борис и не спрашивал, на охоту собирался. Намеревался берлогу отыскать.

А Гавре Тверь не Тверь без Нюшки. Будто сам не свой. Боярин Семен ему только и сказал:

– Коли так любовью распорядилась, значит не дюже и любила. Забудь ее, Гавря, иная сыщется.

Успокоение медленно приходило к оружничему. Первое время все о ней напоминало, а потом унялась боль, забываться стала Нюшка. Когда же узнал, что не в княгини кашинские уехала Нюшка, а в домоправительницы, фыркнул:

– Эко озадачилась!..