Василий Темный

Ел лениво, из головы поездка в Тверь не выходила. Вспомнилась жена боярина Семена, Антонида. И лепна, и сочна в теле. Причмокнул, мысленно представив Антониду в постели, вырвалось сладостно:

– Горяча!

И снова, но уже тише:

– Господи, не вводи во искушение…

Мысли снова на оружничего князя Бориса перекинулись. Поди, ухмыляться будут бояре, шептаться. Не по себе Всеволжский дерево рубил, ему бы осинку поломать…

В груди сердце заныло. Сказал:

– Не возносись, боярин Иван Дмитриевич, высоко, низко сидеть будешь. Воистину, воистину, так и случилось, – согласился он.

* * *

Явились в Звенигород сыновья Юрия Шемяка и Косой. Уединились с отцом, совет долгий держали. Видит Всеволжский, не с добром приехали, злобой братья пышат.

Боярин Иван Дмитриевич хоть и злобствует на Шемяку и Косого, однако князя Юрия, отца их, оправдывает, говаривает, благодеяние наказуемо. И братьев уговаривает:

– Миром бы, князья галичские, не доводите до греха, до свары вековечной. Гневом нашим земля полнится.

А князь звенигородский усмехался:

– Отчего же ты, боярин, племянника моего не урезонивал?

Промолчал Всеволжский, прав князь Юрий, не углядел коварства Софьи Витовтовны, когда слово давал ей. А ему бы учесть, чьего семени она.

Пробыли сыновья князя Юрия в Звенигороде еще неделю и в Галич убрались. Всеволжский даже подумал, поговорили Косой и Шемяка, да и стихли…

Однообразная и унылая жизнь у Ивана Дмитриевича в Звенигороде. Ни он никого из бояр звенигородских не навещал, ни они к нему не наезжали. Разве что выберется к заутрене, постоит, поклон отобьет и ни с кем словом не перемолвится, к себе отправится…

А Шемяка с Косым из Звенигорода отъезжали с Юрием, отцом, уговор держали.

Дмитрий галичский говорил:

– Василий хоть и великий князь, ханом названный, но в деле ты, отец, боярами московскими признанный.

Косой выкрикнул:

– Подговорим бояр московских!

– Их и подбивать нечего, они так тя, князь, поддержать готовы. Нам бы в Москве с боярами уговор держать.

– В Устюг либо в Пермь старую волчицу с волчонком отправить, – сорвался на визг Косой.

Юрий Дмитриевич с сыновьями согласен, вдовствующей княгине с Василием место на северах, в краю студеном, чтоб холод их остудил.

* * *

В Твери не ожидали приезда Шемяки. А он заявился нежданно и повел с князем Борисом разговор необычный. Хотя начал будто с известного.

За столом сидели, пили и ели. Шемяка глазки-буравчики на тверского князя уставил, об обидах московских речь повел. Борис с ним соглашался. Но тут Шемяка разговор повернул.

– А скажи, князь тверской, коли обращусь я к новгородцам за подмогой, помогут ли они отцу моему на московское княжение сесть?

Борис недолго думал:

– По справедливости и по обычаям нашим, искони заведенным, князю Юрию Дмитриевичу на московском столе сидеть.

– Коли нас Новгород поддержит и отец в Москве станет княжить, то быть Твери великой, как при князе Михаиле было заведено.

Борис улыбнулся:

– Это пока Юрий в Звенигороде сидит. А как в Москву переберется, запамятует обещанное.

– Напраслину возводишь, великий князь тверской. Только вот не знаю, кого с грамотой к новгородцам слать. Из Звенигорода, из Галича послухи в Москву донесут.

– А ты, Дмитрий, моему гонцу доверяйся.

* * *

Миновали тверские корабли Ярославль-город при впадении Коростели в Волгу.

Еще при Ярославе Мудром основали его на торговом пути славяне. С той поры город разросся, удивлял всех в нем побывавших обилием рубленых и каменных церквей, детинцем, поднявшимся на холме, величественной церковью на мысу, нареченной храмом Успения.

Палаты и постройки всякие. А за детинцем посад ремесленный, огороды, выпаса.

Сыпал мелкий, моросящий дождь, и Репнин, то и дело отирая лицо, говорил полковым воеводам:

– В Ярославле не задержимся, час, не боле, простоим и дале поплывем. Нам временить нельзя. Мы в Твери едва паруса подняли, а казанцам, пожалуй, уже ведомо. Что они удумают? Одно знаю, будут спешно готовиться, отбиваться. Хан, поди, торжества прошлые переваривает, а мы, нате, явимся, да и остудим орду казанскую.

Коренастый, бородатый Пармен, старший над охотниками, заметил:

– На казанцев разве что внезапно насесть, да и то, коли Нижний минуем таясь. Но коли в Нижнем причалить, вмиг слухи разнесутся по всей Волге.

– Вестимо, – согласился Репнин, – нам в Новгород и заходить ни к чему. А с тобой, Пармен, когда к Нижнему подходить будем, обсудим, как действовать.

Репнин на небо поглянул:

– По всему, распогоживается. Велите, воеводы, паруса поднимать.

И корабли, один за другим, медленно поползли вниз по течению.

Князь Репнин перекрестился:

– С Богом!

* * *

Накануне отъезда оружничему Гавре привиделся сон. Дорога. И нет ей конца и края. Скачет он лесами и лесами, пробирается чащобой и глухоманью. Будто деревень по пути нет и городков. Даже духом человеческим не пахнет. Идет конь, а оружничий в седле спит. Хочется ему глаза открыть, спросить, есть ли где живые люди, но кто ответит?

Откуда ни возьмись, князь Борис. Гавря к нему с вопросом, где конец его пути?

Князь нахмурился. Разве ты, Гавря, не оружничий? А еще сказал, знай, ты в Новгород послан.