Ватник Солженицына

Расширенное заседание Президиума ЦК собирают, когда Хрущёв отдыхает в Пицунде. Его упрашивают прилететь на следующий день – якобы на совещание по сельскому хозяйству. Отпускник возвращается в Москву, а там ему предъявляют категорическое требование подписать заявление об отставке и отказаться от выступления на пленуме. Хрущёв тогда произнесет фразу, которую будет потом много раз повторять: самое главное, что я сделал, – что меня можно снять простым голосованием, тогда как Сталин велел бы всех арестовать. Постановление пленума ЦК КПСС предрешено – не обсуждая доклад идеолога Суслова о перегибах и личной нескромности правителя, Хрущёва делают персональным пенсионером союзного значения. …

После пленума пройдут местные партактивы – на них объяснят, что такое волюнтаризм. Это слово четверть века прослужит единственной оценкой хрущевского правления; сама фамилия Хрущёв будет под запретом»166.

«Оттепель» закончится, а вместе с ней – и вольница для Солженицына. Его разоблачения «ужасов сталинизма» перестали быть актуальными и востребованными – перед руководством страны вставали новые задачи…

Смеешь выйти на площадь?

22 августа 1968 года, через день после ввода в Чехословакию танков стран Варшавского договора, поэт Александр Галич написал:

И все так же, не проще,Век наш пробует нас -Можешь выйти на площадь,Смеешь выйти на площадьВ тот назначенный час?!

Фраза Галича звучала как призыв, и этот призыв был услышан.

Через три дня, 25 августа, на Красную площадь вышли «семеро смелых» – непримиримые интеллигенты Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг. Устроившись у Лобного места, они развернули лозунги – «Руки прочь от ЧССР!», «Позор оккупантам!» и проч. – и стали ждать реакции. Каковая последовала незамедлительно – буквально через минуту демонстрантов вежливо обступили сотрудники органов в штатском. Вскоре двое активистов будут посажены, троих сошлют, еще троих упекут в психушку.

Где же находился все это время правдоруб и защитник угнетенных Александр Солженицын?

Пять дней, прошедших с 21 августа, во избежание героизма он просидел на своей дачке под Обнинском167. Идти на площадь? Рисковать свободой? Рискуют пусть кто дурней

!

Это потом уже, через годы, сочиняя «Теленка», Солженицын будет уверять, что в те дни ему на месте не сиделось: «Подошвы горели бежать, ехать. И уже машину я заводил (ручкой)»168. Да только подумалось ему вдруг: а стоит ли? Ведь то, что сейчас только и надо – это поставить свою подпись под тремя словами: «Стыдно быть советским!» Но, – рассуждает борзовский сидень, – никто из знаменитостей, ни Ростропович, ни Сахаров, ни Капица, этого не подпишет – побоятся, а то и «захлопочут искорежить» его немногословный текст. А значит, и он ничего подписывать не будет: «Зарычал мотор – а я не поехал».

И то ведь: а вдруг накажут? Срежут голову под танковый гул, незаметно. А ведь сколько еще не сделано, и главного не сказано!

Нет, – рассуждает Солженицын, – крикнуть-то я способен. «Но вот что: главный ли это крик?

Крикнуть сейчас и на том сорваться, значит: такого ужаса я не видел за всю свою жизнь. А я видел и знаю много хуже, весь “Архипелаг” из этого, о том же я не кричу? все пятьдесят лет из этого – а мы молчим? Крикнуть сейчас – это отречься от отечественной истории, помочь приукрасить ее. Надо горло поберечь для главного крика

. Уже недолго осталось. Вот начнут переводить «Архипелаг» на английский язык…»169

В Москву Александр Исаевич прибыл лишь 26 числа – для знакомства с академиком Андреем Сахаровым. Возможно, помимо прочего предметом их беседы были и пражские события, однако ни на какие поступки Солженицына это не подвигло.

Его не оказалось даже среди 95 деятелей науки и культуры, подписавших письмо протеста против обвинительного приговора незадачливой «семерке». Александр Исаевич перестраховался и здесь: а вот как начнутся репрессии против несогласных – оно ему надо?

«Угрожаемый автор» дул на воду: ни актера Игоря Квашу, ни писателя Виктора Некрасова, ни других подписантов власть не тронула. Их петицию просто проигнорировали. В чисто технологическом отношении это было, кстати, совершенно правильно.

Беречь горло для главного крика – у Солженицына это получалось замечательно.