Ватник Солженицына

Впоследствии Солженицын выскажется о Даниэле и Синявском в другом тоне: «Как когда-то Пастернак отправкой своего романа в Италию, так теперь Синявский и Даниэль за свое писательское душевное двоение беспокаянным принятием расплаты, – открывали пути литературы и закрывали пути ее врагов. У мракобесов становилось простора меньше, у литературы – больше»181. Но даже комплименты в устах Солженицына хуже яда. «Признав таким образом историческое значение процесса Синявского и Даниэля и смелого (“беспокаянного”) их поведения на этом процессе, он все-таки не преминул попенять им за их “душевное двоение”, – отмечает литературовед Бенедикт Сарнов. – Тоже, наверно, в оправдание давешнего своего отказа выступить в их защиту»182.

Со своей теорией главного крика Солженицын подходил не только к себе. Александр Исаевич и других отговаривает от активных действий, мол, глупо это все, нешто не понимаете? Делом надо заниматься, готовить горло к Главному Крику.

В начале 1969 года Солженицын знакомится с известным правозащитником – бывшим генералом Петром Григоренко, имевшим широкие связи в диссидентском движении. Среди его друзей числились Людмила Алексеева, Лариса Богораз, Александр Гинзбург, Наталья Горбаневская, Сергей Ковалев, Лев Копелев, Анатолий Марченко, Анатолий Якобсон и др. Григоренко приехал к Солженицыну в деревню Давыдово Рязанской области – еще одно «укрывище» писателя – и провел там около суток. По воспоминаниям б/генерала, все это время Солженицын пытался отговорить его от правозащитной деятельности. «Преступно, – заявлял он, – допускать, чтобы такой человек бегал по судам и писал воззвания в защиту арестованных, воззвания, на которые власти не обращают внимания». Вместо этого Александр Исаевич предлагал Григоренко взяться за перо и внести свой вклад в создание «правдивой истории» Великой Отечественной войны183. Но переубедить гостя ему не удалось.

В мае 1969 года Григоренко арестовали, а ровно через год академик Сахаров организовал кампанию в защиту Петра Григоренко и еще одного арестанта, Анатолия Марченко – и предложил Солженицыну принять в ней участие. Однако Александр Исаевич отказался, заявив: «Они избрали свою судьбу сами»184

.

«Они избрали свою судьбу сами»… Не правда ли, как-то странно звучит эта фраза в устах человека, назначившего себя главным борцом с режимом? Типа, так им и надо, сами виноваты! Это он о своих товарищах по сопротивлению. А не он ли писал: «Стыдно быть историческим романистом, когда душат людей на твоих глазах. Хорош бы я был автор “Архипелага”, если б о продолжении его сегодняшнем – молчал дипломатично»185.

А ведь молчал – и почитал это верхом благоразумия. Ему ли, великому, размениваться на Бродских? Его ли царское дело писульки подписывать? Какой в этом толк? Пусть напишут в «Спортлото»!

Нет, перед ним стоят задачи куда грандиознее!..

«Десятилетиями я ощущал себя, может быть, единственным горлом умерших миллионов – против главного нашего всеобщего Врага. Таился, готовился, потом бился, и положил все свои жизненные силы, и едва не саму жизнь, и рвал ту Твердыню подкопами, конспирацией, “Иваном Денисовичем”, “Кругом”, “Корпусом”, “Архипелагом”»186.

Другими словами, пока не пришло время для Главного Крика, можно отсиживаться в «укрыви-щах», приспосабливаться, идти на сделки с совестью, лебезить перед властью – с тем лишь, чтобы обеспечить себе максимально комфортные условия существования.

«Сила моего положения была в чистоте имени от сделок», – хвастался Солженицын в «Теленке»187

. Ой ли, Александр Исаевич? Хитрите!..

В 1963 году у Солженицына случился спор с Твардовским относительно очередной пьесы на лагерную тему «Олень и шалашовка» – ввиду весьма сомнительных художественных достоинств этого произведения главред «Нового мира» не рекомендовал автору передавать ее театрам для возможной постановки. Взволнованный Солженицын тут же позвонил… Владимиру Лебедеву. Обставлено это было так, как будто писатель просит у помощника Хрущёва не высочайшей поддержки, а «товарищеского совета коммуниста». «Мне будет очень больно, – уверял его Александр Исаевич, – если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущёв»188.

По результатам телефонного разговора с писателем Лебедев составил справку для своего босса, которая заканчивалась так: «Солженицын просил меня, если представится возможность передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он еще раз хочет заверить Вас, что он хорошо понял вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и искусства и постарается быть достойным высокого звания советского писателя»189.

От постановки пьесы «сверху» было рекомендовано воздержаться. Отдавший ее было в «Современник», Солженицын послушно забрал ее обратно. Слово начальства – закон!