Ватник Солженицына

6 мая 1945 года власовцы, действительно, вошли в восставшую чешскую столицу и в нескольких районах города даже вступили в локальные бои с немцами, желая заработать славу освободителей Праги и с нею сдаться американцам. Но уже на следующий день они спешно ретировались, узнав, что из поверженного Берлина в Чехословакию несутся танковые лавины маршала Конева. Когда 9 мая советские войска мощным ударом выбили фашистов из Праги, никаких власовцев там уже не было и в помине.

Сдаться американцам под гарантии невыдачи их Советам у власовцев не получилось – западные союзники проявили, по словам Солженицына, «демократическую тупость», выдав нацистских пособников советскому командованию. Так было и под чешским Пльзенем, где в руки советских войск попала вся 1-я и почти вся 2-я дивизии РОА, так было и в австрийском Юденбурге, где англичане передали «Сталину на расправу» казачий корпус генерала Краснова.

«В своих странах Рузвельт и Черчилль почитаются как эталоны государственной мудрости, – пишет Солженицын, – и памятниками великому мужу со временем может покрыться Англия. Нам же, в русских тюремных обсуждениях, выступала разительно-очевидно систематическая близорукость и даже глупость обоих. … Какой военный и политический резон для них имела сдача на смерть в руки Сталина нескольких сот тысяч вооруженных советских граждан, решительно не хотевших сдаваться? Говорят, что тем они платили за непременное участие Сталина в японской войне. Уже имея в руках атомную бомбу, платили Сталину за то, чтоб он не отказался»406.

И то правда! Зачем «платить», когда можно ахнуть атомной бомбой по ненавистной Солженицыну Москве?

К власовцам Солженицын вообще испытывает особые чувства. Возможно, потому, что пришлось ему однажды столкнуться с ними в реальном бою. Это был первый и единственный случай, когда пули свистели в опасной близости от светлого чела нашего героя.

Это было в конце января 1945 года. В одну из ночей окруженные в восточно-прусском котле власовцы пошли на прорыв – аккурат через доблестную звукобатарею капитана Солженицына. «Накопясь в маскхалатах на снегу, они внезапно поднялись, бросились с “ура”… Под их трассирующими пулями наша последняя кучка бежала три километра снежною целиной до моста через речушку Пасарге. Там их остановили»407.

По совпадению или нет, но через несколько дней Солженицын был арестован. Теперь он смог вздохнуть спокойно: самое страшное было позади.

Уже позже, в «Архипелаге», он найдет оправдание своему позорному бегству. Не от кого-нибудь драпали артразведчики, не от болгар каких – от самих власовцев, чудо-богатырей, что «бьются круче всяких эсэсовцев»408. «Им нельзя было драться иначе, – объясняет герой-орденоносец. – Им не оставлено было выхода биться как-нибудь побережливее к себе

. Если один “чистый” плен уже признавался у нас непрощаемой изменой родине, то что ж о тех, кто взял оружие врага?»409

Но не одним лишь страхом попасть в страшный сталинский плен объясняет Солженицын неистовую смелость власовцев (а была ли эта неистовая смелость? может, просто у страха глаза велики?) Была, по Солженицыну, и другая причина, заставившая простых советских парней повернуть оружие против своего народа – натерпелись! «Когда началась советско-германская война – через 10 лет после душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора, … через 4 года после бесовского разгула НКВД… – естественным движением народа было – вздохнуть и освободиться, естественным чувством – отвращение к своей власти»410.

Солженицын с удовольствием и, как уж это у него водится, – без ссылок на источники пересказывает истории о том, как целыми полками переходили на сторону Гитлера солдаты Красной армии, как хлебом-солью встречали немцев донские станицы, как целыми лагерями изъявляли желание служить врагу советские военнопленные. «На гордость нашу, – пишет Солженицын, – показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас заплевали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-батюшке»

411.

(Рабами, по логике Солженицына, были те советские люди, что, не щадя жизни, боролись против оккупантов везде – на фронте и в тылу, в партизанских отрядах и соединениях, в подполье и на занятой врагом земле).

Откуда же черпал вдохновение литературный власовец Солженицын, повествуя о многомиллионной поддержке Гитлера населением советской страны?

Да уж не из архивных фондов.

«Триумфальная арка для господина Солженицына». Рис. Бориса Ефимова. Журнал «Крокодил», № 6, 1974 г.

В своем же «Архипелаге» Солженицын рассказывает о листовках, разбрасываемые фашистами с самолетов – эти листовки «легли на наши фронтовые поля, легли в наши памяти»412. Досуга у Солженицына в его командирском блиндаже, как мы помним, было много – читал все, что только под руку не подворачивалось. Читал и запоминал – а память у него, как известно, была феноменальная.