Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Вы будете выглядеть превосходно,— четыре и пять пальцев ловко сделали волну в волосах.— Просто замечательно.

— Надеюсь, что Тумар придет. Без него будет скучно.

— Но обещал прибыть сам король,— сообщила горничная.— Я своими глазами видела карточку с его согласием. Такая простенькая, но очень элегантная.

— Мой отец будет радоваться этому намного больше, чем я. Мой брат ходил с королем в одну школу до... до коронации Его Величества.

— Удивительно! — сказала горничная.— Они могли быть друзьями! Подумать только! Вы не знаете, они дружили или нет?

Клея пожала плечами.

— Да, госпожа,— продолжила горничная,— вы уже видели бальный зал? А все закуски — только из рыбы. Знаете, это самая мелкая из тех, что выращивает ваш отец.

— Знаю,— усмехнулась Клея.— Не думаю, что я когда-нибудь в своей жизни съем хоть одну папину рыбу. Это просто ужасно. Но считается, что она очень хорошая.

— Очень хорошая, госпожа. Очень. Ваш отец замечательный человек. Он выращивает такую хорошую крупную рыбу. Но согласитесь, все же она чем-то отличается от той, что привозят с побережья. Я пробовала, так что знаю.

— А в чем именно разница? — спросила Клея, обернувшись.

Горничная задумалась.

— Не знаю, госпожа. Но каждый скажет, что разница есть.

Замок на парадной двери отцовского дома все еще помнил отпечаток его большого пальца.

В данный момент Йон находился в кладовой и говорил кому-то незримому:

— Пока ты был прав. Ладно, я верю тебе. У меня ведь нет особого выбора,— неожиданно его интонация изменилась.— Я буду верить тебе — какой-то своей частью, во всяком случае. Почти пять лет назад меня упекли на каторгу за глупость, которую я сделал, и я, как ни старался, не смог себя убедить, что вина за эту глупость лежит на мне одном. Я не собираюсь обвинять одного Юска — шальной случай и все такое прочее... Все, чего я хочу — выбраться из этого болота. Я хочу быть свободным. Я шел почти на самоубийство, пытаясь бежать с рудников. И два человека, помогавших мне, скорее всего, погибли. Конечно, ты вывел меня из этого безупречного стального склепа, и я пошел обратно к радиационному барьеру. За это спасибо. Но я все еще не свободен и все еще хочу свободы больше всего на свете. Знаю, ты хочешь, чтобы я что-то сделал, но я не понимаю, что именно. Ты обещал рассказать. Ладно. Но пока ты отираешься в моей голове, я не свободен. Если дело лишь в том, чтобы повиноваться тебе, я буду это делать. Но предупреждаю: если я увижу еще одну трещину в стене, еще один проблеск света — я воспротивлюсь попытке пробиться, и к дьяволу тебя. Потому что, пока ты здесь, я все еще заключенный.

Свет в кладовой закачался. Йон торопливо метнулся за высокий шкаф с фарфоровой посудой. Кто-то вошел в кладовую. Из-за угла шкафа показалась широкая рука, поросшая черными волосами и украшенная медным кольцом с голубой стекляшкой неправильной формы. Когда дверь открылась, рука исчезла из виду. Послышались звон тарелок на полках, скольжение фаянсовой посуды и голос:

— Здесь все в порядке. Неси эту.

Дверь закрылась. Свет ушел, и вместе с ним исчезли руки и голова Иона. Прежде чем снова двинуться вперед, он бросил взгляд на кладовую, на двери и шкафы. Фамильные владения, так сказать... Вот дверь в главную кухню. Однажды, в детстве, он стащил отсюда плод кхарбы и кинулся бежать, не заметив, что уронил большую деревянную чашу с салатом. Обернувшись на стук, он кинулся назад, чтобы исправить содеянное, и увидел бледные листочки латука, усыпавшие кафельный пол, ровным слоем по всей кухне, и среди них чашу, еще пляшущую по полу. Тогда ему было всего девять лет...

Он вышел и медленно пошел по холлу к столовой. В холле стоял стол красного дерева, а на нем — абстрактная скульптура из алюминиевых прутьев и стеклянных шариков. Она была ему незнакома. Раньше здесь стояла голубая керамическая ваза — стройная, цилиндрическая, с узким горлышком. Глазурь ее была вся покрыта мелкими трещинками. Сочетание бирюзы с пламенеющим красным деревом стола казалось ему необыкновенно роскошным и даже чувственным. Он разбил эту вазу. Разбил нечаянно, вздрогнув, когда его сестра, маленькая девочка с черными, как у него, волосами, неожиданно подошла и спросила: «Что ты здесь делаешь, Йон?» Он вспомнил свою первую реакцию: удивление, что глазурь покрывала керамику только снаружи. Ему было четырнадцать...

Он вошел в семейную столовую и остановился. Когда использовался бальный зал, сюда никто не смог бы войти. Здесь слышалось нежное тиканье сотни часов, чем-то напоминающее трескотню сверчка. Все полки были заставлены отцовской коллекцией хронометров. Он посмотрел на полки вровень со своими глазами.

Когда он в последний раз был в этой комнате, полки были выше. Свет из двери падал на циферблаты, одни величиной с ноготь его мизинца, другие больше его головы. За пять лет прибавилось много новых, подумал он.