Вчера

Удивительно, что за два года любовной дружбы мы исследовали друг на друге каждый атом, всякий раз испытывая высший восторг, но не решились нарушить главное табу. Тогда были строжайше запрещены аборты, родители выгоняли согрешивших детей из дому, их исключали из школ, общественное мнение растирало смельчаков в пыль. Поэтому мы не смогли перешагнуть через последнее «нельзя», хотя при каждой встрече были на грани срыва в бездну… Конечно, в принципе, можно всё, чем мы занимались, с помощью «Большой медицинской энциклопедии» разложить по полочкам и назвать научно. Но тогда мы ничего такого не знали, нас вела природа, а природе ярлыки не нужны. Поэтому я умолчу о подробностях, а читатель может всё живо представить в меру своего воображения и собственного пионерско–комсомольского опыта…

Собирались ли мы пожениться? Да, мы не раз говорили об этом. Однако мы не решили ничего конкретного, так как понимали, что сначала — высшее образование, а потом — ЗАГС.

Когда–нибудь буду вспоминать об этом, вероятно, с улыбкой. Но мы были тогда счастливы друг с другом, и в памяти школьная любовь осталась прекрасным мигом (всего три года!) восхищения друг другом…

Осенью начался последний этап гонки за медалями — десятый, выпускной класс… Сразу определились основные претенденты на медали: Рудзевич, Габрилович, Деннис, Серба, ещё пара человек из параллельного десятого «Б»…

Сокамерник по «люксу», забыл имя, научил меня нескольким грузинским словам, что мне, как бывшему грузину Танинадзе, было интересно. К познанному мною в годы комсомольской зубрёжки биографии товарища Сталина слову «брдзола» (борьба), коим тот назвал якобы издававшуюся им в подземной Авлабарской типографии революционную газету, я добавил «гамарджоба» (здравствуй!) и ответ «кагимарджос». Ещё запомнилось крепкое мужское выражение «шэни тави ми кхглей ахар» (твоя голова, что мой брандспойт), отрицание «ара», заменяющее 50 процентов словарного запаса грузинского интеллигента средней руки и ещё десяток слов, не оставшихся в памяти.

С девчёнками, Ниной и Галкой, дважды в неделю проведывавшим меня, я обдумывал и возможность побега из этого оазиса советской науки о нетипичных строителях коммунизма, которым, в отличие от миллионов, послушно марширующих стройными ликующими рядами, уже всё стало ясно. В принципе, учитывая довольно либеральный порядок при свиданиях, когда охрана зачастую выходила на несколько минут (думаю, осознанно, чтобы пациенты могли получить что–нибудь новенькое с воли, что затем будет всё равно найдено врачами под матрасами и поможет разоблачению притвор–симулянтов), то можно было пролезть под столом, где почему–то не было никак перегорожено, переодеться и попытаться выйти в потоке выходящих родственников, так как, со слов моих ангелиц–хранительниц, на выходе паспорта не требовали. Конечно, могли забить тревогу посетители, но шанс был высок, так как взаимопонимание родственников было железобетонным, всех объединяла ненависть к советской власти, терзающей их родных.

Но, по зрелому размышлению, решили не искушать судьбу, так как потом всё равно деваться будет некуда, до Америки не добежать.

Вчера исчез подполковник Илья из соседнего «люкса». Милый седовласый барского покроя пятидесятилетний бедолага, застреливший командира погранотряда где–то на северах, кажись, на Чукотке. Не поделили женщину, а там это жуткий дефицит. Фемина работала прачкой в хозблоке по вольному найму и на горе окружавших её защитников родины и мужа–моториста дизель–электростанции уродилась хорошенькой. Была из местных, но русской, из какого–то Анадыря.