Читаем Вдоль по памяти полностью

Недалеко от нас, на улице Красина, открылся госпиталь. Легко раненные разгуливают в халатах или просто в рубахах и кальсонах. Иногда они забредают и к нам на Подлужную. Как-то небольшая группа их перешла мост и гуляла по краю поля. Мы с Вовкой в это время сидели в кустах. Мы видели, как сторож забеспокоился и стал издали махать раненым, чтоб они уходили прочь, но те не поняли и, как свободные люди на своей советской земле, продолжали прогулку. Однако сторож, верный инструкции, скинул с плеча ружьецо и, угрожая, прицелился. Это защитникам Отечества не понравилось, и они решительно направились навстречу угрозе. Вдруг раздался хлопок, затем другой. Раненые, хромая, бросились догонять обидчика, который повернулся и пустился наутёк.

Они его, конечно, не догнали и, перейдя мост, вышли на Подлужную. Мы тоже перешли. Один громадный детина с забинтованной рукой страшно матерился и, подняв рубаху, показывал свой розовый живот, усыпанный чёрными точками мелкой дроби.

Вместе с нами трое раненых зашли к нам в общежитие. Лена наша, будучи комендантом, выказала защитникам Родины полное радушие. Она достала спирт и стала промывать ранки на животе у дважды раненного. Но трое молодцов, увидев спирт, попросили не расходовать его на пустяки, а дать им принять его внутрь, что и было сделано. И тут начался пир.

Захмелев, верзила шутливо просунул свою здоровую руку мне под зад и поднял меня под самый потолок. Я судорожно схватился за его стриженую голову, боясь, что он меня уронит. Силы этот мужик был неимоверной. Я решил, что если такие силачи защищают нашу страну, то Победа недалека.


Шарыгины


В июле Казанка сильно обмелела. На середине реки воды было по колено, но течение, особенно на перекатах, было довольно быстрое. От нашего дома до реки ходу — две минуты. Я в возрасте 11 лет не считал зазорным выбегать из дома на улицу в одних трусах, но Вовка Шарыгин, который был старше меня на три года, ввиду такой своей солидности надевал брюки. Как-то мы брели по мелководью, я — в трусах, а он — в подвёрнутых брюках. Мне было поручено следить за глубиной: если выше колена — туда не ходить. Так мы брели в прохладной воде по мягкому песчаному дну, ища удобный выход на берег.

Вдруг я почувствовал под ногами резкое углубление. Ступни заскользили по наклонному дну, и я сразу погрузился по пояс, потом по горло, и вот я вмиг очутился полностью под водой. Плавать я не умел. Успел только крикнуть: «Спа!..» — и тем самым выдохнул часть необходимого запаса воздуха. Внезапная паника… я начал непроизвольно глотать воду, барахтаться, тратить впустую силы. Потом наступило полуобморочное состояние, я перестал биться и отдался судьбе. Стало даже как-то легко и безразлично.

В это мгновение я почувствовал прикосновение к моему телу Вовкиных рук. Я сразу очнулся и судорожно взгромоздился ему на спину, он покорно позволил мне это сделать. Наконец я высунул голову на поверхность, вдохнул воздух жизни и увидел перед собой ветки берегового кустарника, за которые тут же и ухватился.

Потом мы лежали на берегу. Я приходил в себя и с ужасом вновь переживал всё только что произошедшее.

Я понял, что был на краю гибели и что Вовка меня спас. И ещё я испытывал жуткий стыд и страх: как я расскажу маме?

Я умолял Вовку никому не рассказывать о моём спасении, но он, гордый своим подвигом, желал получить полагающиеся в таких случаях почести и, конечно, рассказал всем, широко и во всех подробностях. Меня он спас, а родного брата своего чуть не погубил.

Большое семейство Шарыгиных занимало комнату на первом этаже. У Вовки был младший брат Гарик пяти лет, и уже тут, в Казани, его мамаша родила девочку Наташку.

Вовка уже тогда обожал электротехнику (взрослым он стал электриком и работал на метрополитене). Он придумывал всякие электрофокусы, делал электрогирлянды и пр. Местные татарские ребятишки не отходили от их окна на первом этаже, забранного железной решёткой. Целыми днями они глазели на гирлянду из цветных лампочек и не отставали, сколько бы их ни гнали.

Вовка решил их отвадить раз и навсегда. Заметив, что ребятишки эти таращатся в комнату, приложив мордочки к железной решётке, Вовка провёл к ней электричество. Это был плюс, а минус — сырая земля, на которой стоят зрители.

Когда он подвёл провод к решётке, детишек почему-то не было, и Вовка попросил своего брата Гарика пойти во двор и заглянуть в их комнату. Тот послушно пошёл и приложил свою физиономию к железным прутьям. Его, конечно, сильно тряхнуло. Счастье, что Вовка быстро выдернул вилку из штепселя, иначе Гарик бы погиб.

Впоследствии Игорь Фёдорович Шарыгин стал известным математиком.


«Швейцария»


Выше по течению Казанки, на нашем, высоком берегу располагался парк под названием «Швейцария». Он в основном состоял из лесистой части, но небольшая огороженная площадка с летней эстрадой и аттракционами и была, собственно, парком.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное