Вдребезги

Он споткнулся о валявшуюся на полу пустую бутылку, пошатнулся, и София успела его подхватить, но удержать не смогла, они упали на пол вместе. Беркант мокрым от слез лицом уткнулся ей в шею, продолжил бормотать что-то бессвязное, часто вздрагивая и захлебываясь, она же гладила его по спине, шептала в волосы:

– Успокойся, успокойся, мой хороший, мой бедный мальчик. Я здесь, с тобой. Я никому тебя не отдам, я ничему не позволю с тобой случиться.

– Она тоже так говорила! – вдруг пробормотал Беркант, приподнялся и сел на пол рядом с Софией.

– Кто? – переспросила та и положила руку ему на колено, чтобы не терять физического контакта.

Почему-то казалось, что только от физического соприкосновения с ней Беркант напитывается силой, словно античный Атлант, черпавший энергию своей матери Земли и становившийся слабым в отрыве от нее. Так и Беркант, только прикасаясь к Софии, обнимая ее, цепляясь за ее плечи, руки, колени, немного приходил в себя, начинал говорить понятно, ровно. Оторвавшись же от нее, тут же впадал в полуистерическое состояние, принимался метаться и бредить.

– Саадет, – дернул плечом он. – Моя первая… любовь? Женщина? Наставница? Я не знаю, как назвать… Моя мать…

Он снова и снова возвращался к этой теме, видимо, – поняла София, – где-то там у него внутри все это сплелось в огромный запутанный ком: холодность и жестокость матери, страшное испытание, выпавшее ему в детстве; каким-то образом ко всему этому была припутана еще и первая женщина.

– Моя мать… ничем не могла мне помочь после случившегося. Только рыдала и твердила, сколько она пережила за эти три дня, не зная, где я и жив ли. И я… Не поверишь, я чувствовал себя виноватым за то, что угодил в такой переплет, заставил мамочку нервничать. А мне… мне каждую ночь снилось, что стены надвигаются на меня, что меня засыпает землей, она набивается в рот, в ноздри, запорашивает глаза – и вот я уже не могу дышать, не слышу, не вижу… Саадет… наверное, спасла меня от сумасшествия. Мне было семнадцать, она старше, много старше… Красивая, сильная, умная, помешанная на разных эзотерических практиках, на буддизме, на раздвижении границ сознания… Она научила меня курить гашиш. В самые черные приступы вручала самокрутку с гашишем и говорила: «Не думай ни о чем. Наша земная жизнь – всего лишь иллюзия, сон нашего сознания. Тебе приснился неприятный сон, а теперь будет другой, хороший». И мне становилось легче, кошмар отступал. Мне понравилось, понравилось жить во сне… Если только этот сон теплый и спокойный.

– Ты всерьез полагаешь, что таким вот образом она спасла тебя? Подсадив на наркоту? – спросила София и тут же пожалела о своей резкости.

Наверное, не стоило говорить вот так, в лоб. Все те же проклятые социальные игры, в которых она была не сильна… Но ей было больно, физически больно смотреть на Берканта – такого потерянного, запутавшегося, погрязшего в собственных страхах и травмах. И страшно представлять, каким же одиноким он был тогда, в семнадцать. Несчастный талантливый мальчик, не получивший никакой помощи, наоборот, вынужденный еще и успокаивать инфантильную, зацикленную на себе мать. Неудивительно, что он потянулся к первой попавшейся взрослой и якобы мудрой женщине, утащившей его еще глубже на дно.

– Ты не понимаешь, – резко возразил он. – Нам было весело вместе и как-то… легко. Она ни в чем не ограничивала меня, твердила, что человеку позволено все, на что он готов осмелиться. Восхищалась моей юностью, красотой. И мои поклонницы… У меня ведь уже были тогда поклонницы, я играл в театре, снимался… Ей, понимаешь ли, была совершенно незнакома ревность, она считала все эти собственнические замашки пошлостью и мещанством. Каждую девушку, что встречалась на моем пути, она воспринимала как очередную мою победу, как доказательство того, что я молод, силен и прекрасен. Говорила: «Пользуйся, пока время не отняло у тебя молодость и красоту»…

– И теперь, если в твоей жизни переведутся поклонницы, ты решишь, что все растерял, верно? – понимающе кивнула София. – И молодость, и красоту, и талант. Только женское восхищение подогревает в тебе веру в себя, осознание собственной ценности. Так? Ты так и проживешь всю жизнь в погоне за вечной молодостью?