Вдребезги

Беркант обернулся к ней через плечо, посмотрел озадаченно. Кажется, он никогда не задумывался над такой трактовкой ситуации. Софии хотелось объяснить ему, что стареющая дива просто использовала его, боялась, что однажды ему захочется более «свежего мяса». Потому и провоцировала на бесконечные случайные связи, пыталась удержать этой своей декларируемой свободой и вседозволенностью. Он же, наивный мальчик с изначально сбитыми ориентирами, внимал ее бредням, принимая их за чистую монету. Но делать этого сейчас, наверное, не стоило. Беркант и без того был совсем измучен своей исповедью. Весь какой-то сломленный, издерганный, он смотрел на нее глубоко запавшими, обведенными темным глазами. Смотрел так, будто видел в Софии свое единственное спасение. Будто только она могла сейчас дать ему точку опоры, не позволить мраку засосать его в свою воронку, разрушить подступающие со всех сторон стены.

– Я не знаю, не знаю… – рассеянно проговорил он. – Они… они так восхищались мной, так смотрели… Мне казалось… Не могу же я быть полнейшим ничтожеством, если меня так желают, так любят… Пускай и на одну ночь. Я…

София придвинулась к нему ближе, протянула руки, и он со стоном прижался к ней, уронил голову ей на плечо, обжег горячим дыханием нежную кожу возле уха.

– Ты не ничтожество, – твердо сказала она. – Ты – прекрасный, талантливый человек. Ты просто запутался, устал…

– Ты не знаешь меня! – отчаянно возразил Беркант.

Говоря это, он не разжимал рук, продолжал цепляться за нее. И губы его, шершавые, воспаленные, касались шеи Софии, от чего вдоль позвоночника бежали мурашки.

– Не знаешь… Если бы ты увидела меня настоящего, ты бы ужаснулась. Убежала в панике.

– Неправда, – качнула головой она. – Я тебя знаю. Знаю очень давно и много лет ищу, мальчик мой, мой потерянный ангел. Послушай меня! Нет, не возражай, послушай! Ты заслуживаешь любви. Заслуживаешь ее просто так – не за молодость, не за красоту, даже не за талант. Просто потому, что ты есть. И это никогда не изменится. Даже когда время покроет твое лицо морщинами и припорошит волосы сединой. Даже если тебя перестанут приглашать сниматься. Ты все равно будешь заслуживать любви. И я… Я никогда тебя не оставлю. Потому что лучше тебя никого нет.

С губ Берканта сорвался какой-то придушенный звук – не то рыдание, не то рычание. Он сжал лицо Софии в ладонях и принялся покрывать его исступленными поцелуями. София же, не помня себя, зная только, что никакая сила не сможет теперь оторвать ее от этого мужчины, жадно отвечала на ласки, с какой-то отрешенностью понимая, что желает отдать ему всю себя, все свое существо, тело и душу. Что, если только у нее хватит сил, она примет на себя всю его боль, всю тяжесть потерь, всю горечь поражений. Впитает их в себя и взамен отдаст ему всю нежность, всю любовь, на которую только способно ее сердце.

Когда-нибудь проснуться абсолютно беспримесно счастливой от прикосновения горячей ладошки твоего сына. Нашего сына. И жизнь прожить правильную, настоящую, светлую. И смысл не потерять в долгом пути. Потому как любовь и есть самый главный смысл и величие человека.

И оставить эту любовь в вечности, в глазах твоих детей. И научиться говорить шепотом и улыбаться тихо, не веря своему счастью, прожить много лет, но так и не осознать до конца, что ты со мной, что ты любишь меня. И оттого беречь как зеницу ока тебя и не отдавать никому.

5

Беркант просыпался медленно, успел ощутить и теплые лучи весеннего солнца, нежно гладящие его лицо, трогающие сомкнутые пока веки, и легкий бриз, ласкавший разгоряченный лоб, услышать врывавшееся в раскрытое окно пение птиц, далекие автомобильные гудки, разноголосицу улиц – знакомые, привычные звуки пробуждавшегося города. Это было необычно и приятно – вот так неспешно выныривать из сна, нежиться в дремотной истоме, постепенно осознавать начало нового дня. Все последние годы по утрам он резко подскакивал на постели либо от телефонного звонка в очередной раз чем-то раздосадованной мамочки, либо от посетившего его перед рассветом кошмара. Его словно выдергивало из сна, сердце колотилось как сумасшедшее, в голове плавали разрозненные обрывки ночных видений, в висках ломило, и он потом еще несколько часов не мог прийти в себя, унять дрожь в руках, настроиться на предстоящие ему дела.

Этой же ночью он спал, как младенец, крепко и мирно, без сновидений. И сейчас, несмотря на подкрадывающееся похмелье, на накатывающую дурноту, чувствовал себя на удивление бодрым и умиротворенным. С чего бы это?