Вечер и утро

— Дренг — наш тесть, — напомнил Эдбальд, наблюдая, как Эдгар с помощью своего нового молотка и долота придает куску камня строгие продолговатые очертания.

Эдгар бил с остервенением, вкладывая в удары снедавший его гнев.

— Раз тесть, значит, ему все дозволено?

— Нет, это означает, что мой брат не может выдвигать обвинение. — Из двух старших братьев Эдгара Эдбальд был поумнее и порой приводил в спорах вполне убедительные и обоснованные доводы.

Эдгар отложил в сторонку инструменты и уставился в глаза Эдбальду:

— Хочешь, чтобы я промолчал? В нашей деревне произошло убийство. Мы не можем притворяться, будто этого никогда не было.

— Честно сказать, я бы притворился, — возразил Эдбальд. — Мы ведь живем здесь недавно, верно? Люди нас приняли. Зачем нарываться на неприятности?

— Убивать грешно! — заявил Эдгар. — Никакой иной причины мне не требуется!

Эдбальд разочарованно фыркнул и ушел.

Другой брат, Эрман, отловил Эдгара вечером накануне суда возле таверны.

— Дегберт Лысый провел уже десятки заседаний, — сказал он наставительно. — Наверняка он позаботится о том, чтобы обелить своего брата. Никто не признает Дренга виновным.

— Поглядим. А вдруг у него ничего не выйдет? — упорствовал Эдгар. — Закон есть закон.

— А Дегберт — настоятель и наш землевладелец.

Эдгар знал, что Эрман прав, но это не имело значения.

— Пусть Дегберт творит все, что захочет, за свои выкрутасы он ответит на Страшном суде. А я не намерен мириться с убийством младенца.

— Тебе не боязно? С Дегбертом спорить не принято.

— Боязно, конечно, — признался Эдгар, — но я не отступлюсь.

Катберт тоже пытался отговорить юношу. Эдгар пришел в его мастерскую изготовить себе новые инструменты, других кузниц в Дренгс-Ферри не имелось. Вообще люди в деревне частенько обменивались друг с другом вещами или услугами — гораздо чаще, чем в Куме: в малом поселении всего было в обрез, поэтому жители неизбежно обращались один к другому за помощью. Когда Эдгар принялся стучать молотом по наковальне, Катберт вдруг сказал:

— Дегберт на тебя злится.

Эдгар догадывался, что Катберту велели научить «дерзкого щенка» уму-разуму. Сам мастер был слишком робок по характеру для того, чтобы завести такой разговор по собственной воле.

— Пускай злится, я перед ним унижаться не собираюсь.

— С таким человеком лучше не враждовать. — В голосе Катберта прозвучал неподдельный страх: мастер явно боялся настоятеля.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Вдобавок он из влиятельной семьи, элдормен Уилвульф — его двоюродный брат.

Эдгар все это знал.

— Ты же служишь Господу, Катберт! — раздосадованно воскликнул юноша. — Неужели ты сам бы промолчал, выпади тебе стать очевидцем убийства?

Наверняка Катберт промолчал бы, поддавшись слабости, но говорить о подобном вслух было дурным тоном, так что вопрос Эдгара обидел мастера.

— В жизни никаких убийств не видел, — проворчал он и ушел.

Встречая тех, кто прибывал на суд, отец Деорвин беседовал с наиболее достойными из них, прежде всего со старейшинами и старостами каждой деревни. По предыдущим судам Эдгар знал, что Деорвин выясняет, нет ли неотложных дел, каковые желательно заслушать на суде, и составляет мысленно порядок заседания для Дегберта.

Наконец и сам Дегберт вышел из дома священников и уселся в кресло.

Считалось, конечно, что на сотенном суде люди ближайших окрестностей принимают совместные решения. На самом же деле нередко судом верховодил знатный богач или старший священнослужитель, который направлял судопроизводство по своему усмотрению. Впрочем, общее согласие все равно требовалось, ибо принудить всех подчиняться было не так-то просто. Знатный человек мог затруднить жизнь крестьянам дюжиной разных способов, но крестьяне в ответ могли попросту отказаться его слушать. Лишь общее согласие побуждало исполнять судебные решения, поэтому на заседаниях частенько разгоралась схватка между двумя более или менее равными силами — прямо как в море, когда выяснялось, что ветер гонит лодку в одну сторону, а прилив — совсем в другую.

Дегберт объявил, что первым будет обсуждаться общее пользование упряжкой волов.

Правила, гласящего, что именно настоятель должен определять порядок вопросов, не существовало. В других судах за этим следил староста крупнейшей из местных деревень. Однако в Дренгс-Ферри всем ведал именно Дегберт.

Общее пользование волами давно служило предметом споров. В самом Дренгс-Ферри тяжелый плуг никому не требовался, зато в остальных четырех поселениях, стоявших на глинистой почве, жители сообща пользовались упряжкой из восьми волов, которых приходилось перегонять с места на место в зимнюю пахоту. Для вспашки лучше всего подходила пора, когда становилось достаточно холодно, сорняки прекращали расти, а обильные дожди размягчали почву после летней засухи. Все, разумеется, настаивали на том, что их деревня должна пахать первой — ведь тем, кто станет возделывать свои поля позже, придется, не исключено, возиться во влажной и склизкой земле.