Вечером во ржи: 60 лет спустя

Магнитная карта-ключ входит в щель как по маслу; замок пищит, и я толкаю дверь. Сразу чувствую неладное. Прямо перед нами, на окне, – гирлянда из воздушных шаров; через весь потолок натянута широченная лента. Как видно, этот номер предназначался кому-то другому. Не знаю, заметила это Фиби или нет; осторожно толкаю ее локтем в бок, чтобы не клевала носом. Стоим в дверях, озираемся по сторонам – и вдруг из-за стенки вываливает толпа народу с криком:

Сюрприз!

Пришли абсолютно все. Д. Б. по такому случаю надел галстук-бабочку, Молли распустила волосы, и они заструились по воздуху. Кто-то безостановочно кружит на трехколесном велосипеде: смотрю – Алли. Подмигивает мне и на ходу выдувает огромный пузырь из жвачки. Заходим в наш номер: на кровати лежит Чарли, одетая в школьную форму, и лукаво улыбается. Пришли старые знакомые, даже школьные приятели. В углу стоит юный Стрэдлейтер со стаканом в руке; он тоже улыбается и поднимает безмолвный тост. Все радостные, в разноцветных колпачках; пестрый серпантин свисает со штор и змеится по полу. Делаю еще один шаг – и вижу сына с женой и ребятишками. Будто позируют для семейной фотографии. Идем дальше; гости расступаются, и у окна я вижу Мэри. Она ничуть не изменилась. Свежая, как цветок. Поднимаю глаза к потолку и читаю надпись на ленте. «С днем рождения!» – вот такая надпись, а кому адресована, то ли мне, то ли Мэри, то ли еще кому, этого я не знаю. Хотя меня встречают люди из моей жизни, я почему-то здесь чужой.

Просыпаюсь оттого, что Фиби трясет меня за плечо. Первое, что я вижу, – медовый люминесцентный свет прямо за окном; стало быть, мы в Нью-Йорке.

Взявшись под руку, бредем сквозь неоновые озера в сторону Таймс-сквер; Фиби все время жмется ко мне. Устали мы с ней до чертиков; заходим в первый попавшийся отель: как выясняется, это «Марриотт».

За стойкой – молодой человек совершенно непримечательной, как видится издалека, наружности. Но Фиби кое-что узрела и стиснула мне руку. Говорить ничего не потребовалось – я и сам очень скоро заметил. Парнишка за стойкой – моя почти точная копия шестидесятилетней давности.

Высвобождаю руку, потому что Фиби делает мне больно, прямо впивается пальцами, и начинаю пристально разглядывать себя. Облачился в темно-синий костюм, стою за стойкой отеля «Марриотт» на Таймс-сквер – как будто так и надо.

Не сводя с него взгляда, подхожу к стойке и спрашиваю, есть ли свободные номера. Он улыбается мне из-за стойки, бегает пальцами по клавиатуре компьютера, и каждый его жест, каждая складочка – это я. Протягивает мне магнитную карту-ключ, и наши пальцы мимолетно соприкасаются – это моя рука дотрагивается до меня. Направляюсь к лифту, но решаю проверить еще одну вещь, чтобы убедиться наверняка, а для этого надо вернуться к стойке.

Не скажете ли, спрашиваю, который час?

А сам пристально наблюдаю за его губами.

Он приоткрыл рот, но лишь для того, чтобы улыбнуться, и тычет пальцем в настенные часы.

Делаю вторую попытку; спрашиваю:

А в котором часу завтрак?

Он открывает папку и показывает, какое время обозначено под словом «Завтрак», и тогда я протягиваю руки, хватаю его за лацканы, притягиваю к себе и начинаю трясти, чтобы развязать ему язык, а он и в ус не дует: улыбается – и все тут.

К сожалению, былая сноровка мне изменила. Печатаю одно, а выходит совсем другое. Меняю точку зрения, повторяюсь, путаю действующих лиц – неразбериха полная. Пробую найти выход, прямой путь, который приведет его домой, но ничего не получается. Слишком я стар, чтобы гнуть свою линию, как прежде. Да и усталость накопилась: постоянно в сон клонит.

Этот мир стократ шире, чем я изначально полагал, и, как любой другой мир, плохо поддается нажиму. Я уже начинаю сомневаться: разные ли это пространства. Беру последний лист бумаги. Такая свежая белизна, сама пустота и непорочность. Собравшись с духом, привычно вставляю лист в пишущую машинку и тщательно выравниваю верхний край. Опускаю пальцы на клавиши и вдыхаю полной грудью, прежде чем начать. Только бы не сорваться.