Вечный сон

Она узнает этот гул. Она слышала его в комнате ангакока, а потом – много раз во сне. Этот гул скоро превратится в голос, а потом и в крик, истошный мерзкий крик, который слизью осядет в ушах и затвердеет там, сольется с кожей, останется навсегда.

Анэ очень быстро оказывается у двери и, немного помедлив, резко ее открывает и входит внутрь.

В темном коридоре на полу лежит череп. Большой гладкий череп, чьи очертания она скорее угадывает, чем правда видит. Остальное она додумывает сама – блестящая гладь костей, огромные черные глазницы и легкие покачивания с нарастающим криком в ушах.

Дальняя дверь открывается, и оттуда выглядывает испуганное лицо Атанганы – даже не лицо, круг, искаженный гримасой ужаса. Анэ машет ей руками, и женщина тут же скрывается за дверью.

Следом скрипит входная дверь, которую Анэ забыла закрыть, – впереди вырастает длинная тень, за спиной раздается громкое тяжелое дыхание. Она с облегчением выдыхает, зная, кто зашел в дом. Сжатые от напряжения кулаки расслабляются.

– Это череп, – шепчет Анэ, не зная, понимает ли Апитсуак, что происходит.

– Вижу, – шепчет он в ответ. – Видимо, появился вместе с кататуюками. Нужно его прогнать.

– Подожди, – вырывается у Анэ быстрее, чем она успевает подумать об ответе.

Она не хочет отпускать череп. Каким бы он ни был, это ее единственная связь с отцом. Страшная, непроглядно темная, но единственная.

Холодея, Анэ подходит ближе, не отрывая взгляда от пустых глазниц. Один, два шага по коридору. Половицы скрипят, и скрип этот кажется ей самым громким звуком на свете.

Череп молча наблюдает за ней, не двигаясь, не говоря ни слова. Анэ делает последние шаги и опускается, садится на пол аккуратно и тихо – чтобы быть на одном уровне с духом отца.

«Он не причинит тебе вред, – мысленно говорит она себе. – Жертвой может быть кто угодно, но не ты».

Анэ больше не слышит Апитсуака, но чувствует его рядом – и этого достаточно. С ним уже не так страшно. Привыкнув к темноте, она заглядывает черепу в глазницы и начинает напевать незнакомую песню, которую шепчет ей сила. Песня тянется медленно и вязко, блуждает по воздуху. Анэ жарко, ей хочется сбросить меховую одежду, но она не делает ничего – лишь смотрит в глазницы и поет, медленно и тихо.

В какой-то момент, забывшись в песне, она протягивает к черепу руку – и тогда в голове взрывается до боли знакомый голос. «Ритуал!» – кричит он хрипло, но громко. Анэ вздрагивает, но продолжает петь. «Ритуал!» Анэ убирает руки и поет, уже не понимая, какие слова вырываются из ее рта. «Заверши. Убей. Убей!»

Она срывается на крик – и кричит песню, напрягая связки и легкие, и горячие слезы катятся по замерзшим щекам, и тело безостановочно дрожит от напряжения и боли. «Седна. Убей. Заверши. Ритуал».

И тогда боль возрастает в разы.

Петь Анэ уже не может – боль охватывает каждую частицу тела, сковывает, сжигает, снимает заживо кожу. Анэ не замечает, как глухо падает на пол, как перед глазами расплывается темный деревянный потолок, как череп качается и прыгает по полу. Она беззвучно кричит – воздух в легких давно уже закончился, и все, что она может, – это хрипеть и трястись, пытаясь дать Апитсуаку знак.

Помоги. Прогони духа.

В ушах раздается непонятный шум – то ли крик, то ли звон бубна, то ли топот чьих-то тяжелых ног… но все быстро заканчивается, и Анэ медленно понимает, что боль отступила. Она пытается сесть, и ей это удается не сразу – еще ничего не видя вокруг, Анэ постепенно садится и изо всех сил старается вновь дышать. Трогает свои руки и ноги, проверяя, сохранилась ли чувствительность, – тело откликается на ее прикосновения, хотя все еще трясется.

Вытирая слезы с лица, Анэ смотрит наверх – на высокую, темную фигуру Апитсуака, который возвышается над ней и над безмолвным черепом.

Остатками черепа.

На полу в беспорядке лежат обугленные кости.

– Он взорвался! Ты представляешь?! – кричит Апитсуак, и Анэ судорожно сглатывает, пытаясь осмыслить, что речь идет о ее отце.

Парень опускается рядом с ней на колени и пробует поставить на ноги. У Анэ не получается – она, покачиваясь, начинает падать обратно, и тогда Апитсуаку приходится обнять ее и с силой поднять.

– Что… что произошло?

– Я помню, что это твой отец. Но… он вредил тебе. Делал больно. Я думал, ты умираешь. Испугался… – тихо говорит Апитсуак прямо над ее ухом. – Поэтому попытался прогнать. Я… я не думал, что он взорвется.

Мысль о том, что Апитсуак только что сжег останки ее отца, Анэ прячет в самой глубине своего разума. Неотрывно глядя на черные кости, она выпрямляется и отодвигает руку Апитсуака.

Немного помедлив, Анэ все-таки наклоняется и собирает последние догоревшие кости. Берет их в руки. Она не может оставить их просто так – понимание, что в ее дрожащих ладонях лежит отец, наполняет ее черным ужасом. Этот ужас расплывается по коже, оседает в крови, становится частью ее дыхания.