Вечный сон

– Почему ты думаешь, что вернешься? – говорит Апитсуак после некоторого молчания.

– Потому что отец сказал, что так я завершу ритуал.

И снова тишина.

За их спинами кто-то кричит, но Апитсуак даже не двигается.

– Ты понимаешь, что твой отец не был хорошим человеком?

У Анэ дергается рука, но она силой заставляет себя сидеть на месте.

– Хороший человек не делал бы с тобой то, что делал со мной Анингаак. И не дал бы своей дочери умереть.

Анэ молчит. Отшатывается, когда Апитсуак трогает ее за локоть, но вновь заставляет себя держаться.

– Он мой отец. Я помогаю ему всю жизнь. Так заведено. Не существует слова «нет», – все же бормочет она в ответ.

– Ты же понимаешь, что он предусмотрел перемещение во времени? Он знал, что вызывает богиню, и хотел переместиться…

– Я понимаю, – шепчет Анэ. – Но зачем ему было вызывать Седну?

– А чего он хотел больше всего на свете?

Анэ пытается вспомнить любой свой день с отцом – но на ум приходит лишь холодное одиночество в хижине. И темный снежный круг, едва освещаемый лампой. Она почти слышит треск китового жира и медленные, тяжелые шаги отца.

– Он хотел быть сильным.

– Вот это ему и было нужно, – тут же отвечает Апитсуак.

Его голос такой громкий, что кажется, будто отец их услышит из тьмы своих обугленных костей.

– Сила ему понадобилась. Каким-то образом он хотел взять ее от Седны. Может, с ней договорился или просто призвал. Я не знаю, Анэ, но ничего хорошего он не задумал.

– Анорерсуак, – шепчет Анэ, а затем повторяет громче: – Меня. Зовут. Анорерсуак.

– Конечно, – грустно говорит Апитсуак. – Анорерсуак. Ты понимаешь, что он не задумал ничего хорошего?

Анэ вздыхает. Набирает в руки побольше снега и протирает им лицо. Кожу стягивает холодом, от которого начинают стучать зубы. И хочется закопать себя в этом снегу, но нельзя – образ инуксука, изображавшего Седну, сияет и искрится в голове, напоминая о себе каждый миг.

Иджирак тоже зачем-то хотел, чтобы она знала правду.

– Не знаю я, – отвечает Анэ, а сама думает: «Неужели ты до сих пор уверена, что отец не мог причинить тебе вреда? Никогда и ни за что?»

И не может ответить на этот вопрос, как бы ни старалась.

– Иди помогай людям, – наконец говорит она, – а я подумаю, как убить Седну.

Апитсуак пытается остановить ее, сказать что-то еще – и Анэ отталкивает его несильно, но достаточно, чтобы он остановился. Она все не может выкинуть из головы образ старой женщины, сидящей в море и вышедшей из него, видимо, только один раз. Чтобы убить Анэ и ее отца.

Но в чем-то морская женщина просчиталась. Ведь отец все предусмотрел и смог перенести дочь далеко в будущее.

Чтобы через двести лет она расправилась с богиней и завершила этот проклятый ритуал.

…И Анэ сидит так очень долго – может, полчаса, может, час. Слабо прислушивается к копошениям и разговорам на улице. Видимо, люди столпились вокруг пепла и теперь весь вечер будут это обсуждать. Лишь потом она вспоминает, что катутаюки разрушили дома – в голове тут же проносятся синие кулачки Арнак и ее безжизненно повисшие с головы косички. Ее могила, на которую Анэ приходила потом каждый день, пока это не заметил отец и не ударил по лицу за слабость. Впервые она чувствует себя так тяжело и так безразлично в одно и то же время.

Анэ поднимает взгляд на холмы. Спокойные, безучастные… вечные. По ним ходило множество ее предков и будут ходить тысячи и тысячи потомков – а им-то что? Стоят себе… стоят и смотрят, как духи убивают людей и мстят за их жестокость. Их-то это не коснется никогда.

Она делает вид, что не видит тень, стоящую слева. Неподвижную черную тень, от которой исходит слабое красное свечение. И если раньше она этой тени боялась, то теперь ей даже нравится мысль о том, что она здесь не одна. Анэ равнодушно поворачивает голову – но, конечно же, на улице никого нет. Только заметенная снегом темная дорога, которую освещает яркий свет луны.

Рукой Анэ нащупывает амулет Анингаака, все еще лежащий в кармане. Вытаскивает и поднимает перед глазами – белый медвежий зуб. Хочется бросить его в море или куда-нибудь далеко за холмы, но при одном взгляде на амулет начинает глухо болеть сердце. Она представляет себя маленькую – все тело болит, ноги и живот в синяках, и отец тихо говорит: «Мне от этого больнее, чем тебе». Затем представляет Апитсуака – маленького и со здоровой щекой. Ему только начинает сниться пещера, и он еще ни о чем не подозревает – и улыбка у него настоящая.

Крепко сжав амулет, Анэ бросает его себе под ноги. Он тут же погружается в снег.

– Анэ… извините, пожалуйста…

– Анорерсуак, – шепчет она, узнавая тревожный голос Атанганы, смешанный с ее громким, сбивчивым дыханием.

Анэ так и не сдвинулась с места. Сверля взглядом ближайший сугроб, она вспоминает все, что когда-либо говорил ей отец про Седну, но ничего особенного в памяти не находит.

– Анорерсуак… я хотела кое-что спросить. – Под тяжелым телом скрипит лестница, и вот справа от Анэ на заснеженные ступени садится большая женская фигура.