Вечный странник, или Падение Константинополя

— О нет, шейх, его они не смутили. Признаю, что в устах турка эти предания показались бы похвальбой, но ты ведь не турок.

^{«Слышала ли ты, княжна, о священном фиговом дереве индусов?»}

Последняя фраза вроде бы содержала в себе вопрос; уловив это, он ответил:

— Любой османец увидел бы во мне араба, не связанного с ним ни малейшим родством, кроме общей религии. Не будем к этому возвращаться, княжна, главное, что он меня простил. Истинному величию присуще великодушие. Взяв его кольцо, я подумал: интересно, а юный Магомет простил бы с той же легкостью подобный вызов?

— Магомет! — повторила она.

— Я не о пророке, — пояснил он, — а о сыне Мурада.

— А, так ты с ним знаком?

— Я его видел, о княжна, и часто делил с ним за столом хлеб и мясо. Я был его виночерпием и пробовщиком, мы часто упражнялись вместе на свежем воздухе — то в соколиной охоте, то в песьей. Ах, то стоило целого года бессобытийных дней — мчаться верхом от него по правую руку, радоваться с ним вместе, когда сокол, зависнув прямо под солнцем, стрелою прядает вниз на врага! Кроме того, мне доводилось беседовать с ним и о мирском, и о духовном, обмениваться взглядами, рассказывать ему истории в стихах и в прозе — за этим занятием день уходил и приходил снова. Мы вместе совершенствовались в рыцарском искусстве, не раз и не два я скакал с ним бок о бок в битву, мы одновременно отпускали поводья и испускали боевой клич. Его благородная мать знает его очень хорошо, но, клянусь львами и орлами, служившими Соломону, мои знания о нем начинаются там, где заканчиваются ее, — то есть там, откуда простирается горизонт мужской зрелости, объемля собою просторы души.

Шейх заметил, что смог воспламенить любопытство своей слушательницы.

— Ты удивлена тем, что кто-то может хорошо отзываться о сыне Мурада, — заметил он.

Щеки ее слегка зарделись.

— Я, шейх, не тот человек, мнение которого может повредить миру между государствами и от которого требуется дипломатическое искусство, однако я не хотела бы ненароком обидеть тебя или твоего друга принца Магомета. И если я высказываю желание узнать побольше о человеке, которому в скором времени предстоит унаследовать одну из самых могучих держав Востока, это обстоятельство не следует приписывать одной лишь суровости суждений.

— Княжна, — отвечал шейх, — ничто так не красит женщину, как сдержанность в словах тогда, когда они могут нанести урон. Подобно цветку в саду, женщину такую следует признать прекраснейшей из роз; среди птиц она — соловей, самый сладкоголосый певец, а по красоте равна цапле с ее белоснежной шеей и розовато-пурпурными крыльями; среди звезд она — та, что вечером первой выходит на небосклон и последней бледнеет на утренней заре, более того, она подобна вечному утру. Но какая участь более достойна укоров Аллаха, чем участь того, чье имя и слава отданы на милость соперника и врага? Да, я действительно друг Магомета, я с ним знаком, я стану защищать его во всем, где священная правда того позволит. А потом… — Он потупился и умолк.

— И что потом? — спросила она.

Бросив на нее благодарный взгляд, он ответил:

— Я направляюсь в Адрианополь. Принц будет там, я могу рассказать ему о нашей встрече, поведать, что княжна Ирина сожалеет о том, какие низменные слухи ходят о нем в Константинополе, что она не находится в стане его врагов, — и он тут же сочтет себя одним из тех благословенных счастливцев, которым книги их будут вложены в правую руку.

Княжна посмотрела на сказителя — на челе ее не было ни облачка, оно оставалось чистым, как у ребенка, и произнесла:

— Среди всех живущих у меня нет ни одного врага. Доложи ему обо мне. Владыка, которому я подчиняюсь, даровал нам закон, согласно которому все мужчины и женщины — братья, и мой долг — любить их и молиться за них так же, как я молюсь за саму себя. Передай ему эти слова в точности, о шейх, и я уверена, что он истолкует их верно.

Немного помолчав, княжна попросила:

— Расскажи мне о нем еще. Мир немало из-за него встревожен.

— Княжна, — начал шейх, — Ибн Ханиф был старейшим из дервишей, и он говорил: «Растение можно узнать по его цветку, лозу — по ее плодам, а человека — по его делам; дела человека — то же, что цветок для растения и плод для лозы, о том же, кто не делает ничего, судить можно лишь по вкусам и предпочтениям — из них станет ясно, как он поступит, будучи предоставлен собственной воле». Попробуем судить о принце Магомете исходя из этого… Ничто не пленяет человека сильнее власти — ничто другое не уходит с нами в могилу, ибо ведь ведомо, что оно есть часть обещанного воскрешения. Если это так, о княжна, найдется ли достойная похвала для того, кто, будучи в юные годы возведен собственным отцом на трон, способен покинуть его по отцовскому слову?

— А Магомет это совершил?

— Да, о княжна, причем не единожды, а дважды.

— Похоже, хотя бы в этом он способен проявлять благородство.

— Кому уготована сладкая жизнь в плодоносном саду, где виноградные грозди всегда под рукой, как не тому, кто лучше других способен судить о своих ближних?