Вечный странник, или Падение Константинополя

Но ведь надо же было такому случиться, что его венценосный родитель как раз выбрал ему невесту, — собственно, остановку в Белом замке Магомет сделал, направляясь в Адрианополь на свадебные торжества. Его нареченная происходила из благородного турецкого семейства, однако родилась и выросла в гареме. Да, может, она полна очарования — настоящая королева сераля, но — увы! — родственница христианского императора дала принцу возможность увидеть в женщине добродетели, которых его невесте не достичь никогда, — плоды образования и воспитания, которые куда привлекательнее внешней красоты; завершив это мысленное сравнение, он ударил себя кулаком в грудь и вскричал:

— Ах, сколь Всеблагой пристрастен! Одарить эту гречанку всеми совершенствами и отказать мне в обладании ею!

Надо сказать, что страсть не лишила Магомета методичности. Решительно отказавшись от мысли преступить собственную осмотрительность и похитить княжну, он принялся обдумывать их разговор, и тут в мозгу его будто бы вспыхнул свет — свет, озарявший дорогу к цели.

Он дословно вспомнил ее ответ на доставленное ей послание якобы от него, где говорилось, что из-за того, что она христианка, он любит ее только сильнее, — и он отметил следующие слова: «Возможно, я стану чьей-то женой, но не поддавшись искусу власти или зову любви — причем словами этими я отнюдь не высказываю презрения к нежному чувству, поскольку, как и все признанные добродетели, оно имеет начало от Бога, — нет, шейх, дабы проиллюстрировать то, что в противном случае может остаться для принца не до конца ясным, скажи ему, что я бы, может, и стала его женой, если бы тем самым смогла спасти веру, которой придерживаюсь, или как-то ей споспешествовать».

Он разъял ее высказывание на части… «Возможно, она выйдет замуж». Неплохо!.. «Возможно, она выйдет замуж за меня» — при условии… При каком условии? Он вновь ударил себя кулаком в грудь, на сей раз со смехом.

Гребцы взглянули на него в изумлении. Но какое ему до них было дело? Он придумал, как сделать ее своей…

— Константинополь есть Греческая церковь, — пробормотал он, сверкая глазами. — Я захвачу этот город к своей собственной славе — а ей достанется слава спасения Церкви! Вперед, на Константинополь!

Можно с уверенностью сказать, что именно в этот момент судьба почтенной столицы была решена окончательно.

Через час после возвращения в Белый замок принц призвал к себе Мирзу, изумив его своей искрометной радостью. Он обнял эмира рукой за плечи и пошел с ним рядом, говоря и смеясь, будто в опьянении. Такой уж он был человек, что, дабы выпустить чувства наружу, ему требовались не только слова, но и действия. Через некоторое время к нему вернулось здравомыслие.

— Ну же, Мирза, — произнес он, — встань передо мной… Ты, полагаю, любишь меня?

Мирза ответил, преклонив колени:

— Правдивы слова повелителя.

— Я тебе верю… Встань, возьми перо и бумагу и пиши, стоя здесь передо мной.

С соседнего стола принесли писчие принадлежности, и эмир, вновь преклонив колени, принялся писать под диктовку повелителя.

Нет нужды полностью приводить здесь этот документ. Достаточно сказать, что он с необычайной точностью — Завоеватель обладал изумительной памятью — фиксировал уже приведенные ниже слова индийского князя касательно обязанностей соглядатая в Константинополе. Эмир писал, и чувства его постоянно сменялись: сперва лицо вспыхнуло, потом побледнело; руке случалось дрогнуть. Магомет пристально наблюдал за ним и наконец вопросил:

— Что тебя смущает?

— Воля повелителя — и моя воля, — прозвучал ответ, — однако…

— Говори — говори не таясь.

— Повелитель отсылает меня прочь, и я боюсь потерять свое место одесную от него.

Магомет от души рассмеялся.

— Оставь эти страхи, — проговорил он серьезным тоном. — Да, туда, куда ты отправляешься, десница моя не дотянется, но все мысли мои там. Выслушай — здесь, у моих коленей.

Он опустил упомянутую десницу на плечо Мирзы и нагнулся к нему:

— Ах, мой Саладин, полагаю, тебе не случалось влюбляться? Так вот, я влюблен. Не поднимай глаз, иначе… иначе ты подумаешь, что моя щека под бородой превратилась в девичью.

Мирза не поднял глаз, однако знал, что повелитель его залился краской.

— Я отдал бы все, кроме меча Османа, за то, чтобы всякий день и час находиться там, куда ты отправляешься, ибо именно там ее дом… Я вижу на твоей руке кольцо — рубиновый перстень, который я подарил тебе в тот день, когда ты выбил из седла необрезанного посланника Хуньяди. Верни мне этот дар. Вот так. Видишь, я надеваю его на третий палец левой руки. Говорят, всякий, кто взглянет на нее, не может не влюбиться. Предостерегаю тебя, и, пока цвет этого рубина остается неизменным, я буду знать, что ты держишь слово чести — хотя ты и влюбишься в нее, ибо противостоять этому не в силах, ты ради меня, ради моей любви к ней… Подними взор, мой сокол, — подними и принеси клятву.

— Клянусь, мой повелитель, — отозвался Мирза.

— Теперь я скажу тебе все. Она — родственница гяура, императора Константина, которую мы видели здесь в день приезда. Да видел ли ты ее? Я позабыл.

— Не видел, повелитель.