Ведьма

Дэниала новый жилец вообще старался обходить стороной, при малейшем намёке на агрессию жался к ногам Фелиция и жалобно подвывал, поджав пушистый хвост. Девушка с укором смотрела на брата, он устало закатывал глаза и безразлично махал рукой — кот был спасен от очередного таскания за шкварник.

Осень вступала в свои права, осыпая жизнь жёлтой листвой, терзала сердца тревожным ветром и особенно крепко взялась за рыжую ведьму. Смеялась, бросая ей в лицо охапку вопросов и оставляла их без ответов. Тащила её в одиночестве бродить по лесу, пиная вездесущий мох в бессильной злобе на саму себя. Она не может это чувствовать! Это не правильно! Но всё равно раз за разом прикрывала глаза и улыбалась, как только в памяти всплывал образ родных чёрных глаз. Слишком родных, слишком манящих. Говорят, в омуте черти водятся, а в этих водился Зверь — столь же опасный и притягательный, как и брат. Такой же запретный.

Ведьме постоянно чудился немой укор взгляда Флоренции. И она моментально заливалась краской — матушка грозно сверкнула бы глазами и наказала бы выкинуть эти мысли из головы раз и навсегда.

— Её здесь нет! — И Фелисия вздрагивала, жмурилась.

Но всё равно, как только девушка представляла его сильные руки на своём теле, его пьянящий аромат самой Тьмы, глухое дыхание, которое едва ли не рычанием вырывается возле её тонкой шейки — в груди разливалось приятное тепло, ползло вниз и Фел закусывала губу, до боли сжимая зубы. Тем самым рыжая вечно напоминала себе, что нельзя. Никогда, что бы не вещали карты, как бы сердце не рвалось вперёд — нельзя.

И потому она заперла все двери, вешая замки, и тяжело вздыхала, борясь по ночам с желанием прижаться сильнее к брату. Не только в поисках тепла, ей хотелось больше, выше. Ей хотелось почувствовать жар его тела, понять насколько же она хрупка в его руках. И все расцветало вокруг точно весной, когда Дэниал смотрел на девушку и мягко улыбался — так редко. Проводил грубыми ладонями по щеке, если чувствовал хотя бы толику грусти в своей ведьмочке, а она в последние дни слишком много времени проводила в этих тревожным мыслях. Фелисию рвало на части, раздирало душу, немым криком уносясь в ночное небо.

— Если ты была чуть решительнее, было бы проще, — ворчала Тайвынь. Дух чуть подросла и больше не выглядела  как лисёнок, скорее как взрослая лисица, возможно даже чуть больше — хвосты казались всё более пушистыми с каждым днем.

— Ты не понимаешь, — вздохнула ведьма, мягко перебирая шерсть прикрывшей от удовольствия глаза Тай, — Я... Я не могу. Он относится ко мне как к сестре! И уж точно не любит как девушку.

Они сидели в получасе пути от деревни, в лесу. Среди ветвистых корней какого-то весьма старого дерева — это с успехом можно было бы назвать даже пещерой.

— Хочешь, мы поменяемся и я ему признаюсь от твоего лица?

— Еще чего! — возмутилась ведьма, на секунду останавливаясь. Лисица требовательно мотнула головой и Фелисия продолжила ласку, — Я сама. Когда-нибудь...

— Когда-нибудь он возьмёт соседскую девку себе в жёны, а тебя выдаст за мужика по приличнее, —невозмутимо возразила Тайвынь. — Дождёшься.

Рыжая вздрогнула.

— Нет. Если бы он правда хотел этого, то отдал бы меня ещё тогда оборотню, в четырнадцать лет. Для ведьмы действительно жениха лучше не сыскать. Только если за колдуна, а выходить за простого — позор, если не по любви.

Лиса демонстративно фыркнула.

— Тогда сразу за этого некроманта. С этим беды точно не сыщешь. Тебе луну назад исполнилось семнадцать! О чём ты вообще думаешь? Ещё немного и людишки запишут тебя в старую деву.

— Не говори чепухи. И погоди, то есть соседнюю девку?

— Да заглядывается тут одна на него.

Ведьма плотоядно улыбнулась. Будет её ловцу снова ужин...

Она не была жестока, как Йонеран, но ревность порой брала своё мелкими пакостями. Фелисию потом терзали долгие и сильные угрызение совести — ведь, по сути, она не имеет права на него, так от чего бы ей насылать маленькие порчи на ни о чем не подозревающих девушек? Рыжая противоречила сама себе и от этого на душе делалось ещё более тоскливо.

— Смотри, я тебе свое мнение сказала, — приоткрыв один глаз сощурилась Тайвынь, поворачиваясь к ней. — Дождешься.

Фел оставалось только вздохнуть, с грустной улыбкой продолжать гладить лисицу и размышлять о том, что рано или поздно она не сдержится. Прятать любовь слишком сложно, после того, как несколько лет подряд совсем не запирала своих чувств, дарила её каждому, оставляя в людях точно семя, которое должно прорасти. И пусть зерно часто загнивало, порой — оно обращалось в прекрасный цветок, помогало людям жить дальше. Учитель называл это глупостью, Дэниал пустой тратой времени, а Фелисия считала это важной частью своих обязанностей. Она в ответе за этих людей, за каждого — от новорожденного младенца, до умирающего старика.

Но любовь к одному лишь не-человеку прятать оказалось гораздо сложнее, больнее и труднее, чем щемящую доброту ко всему сущему.

Глава 21