Век Просвещения

В любом случае, я знаю о происшедшем с чужих слов, но не могу не упомянуть, что возникновению беспорядков способствовало отсутствие в городе губернатора – я прибыл в управу получать денежное довольствие, причитавшееся мне как лицу, оказывающему услуги государству, и сразу узнал эту поразительную новость. И остолбенел – неужели? Тут же вдобавок сказали, ведь никто ничего не скрывал: к Еропкину только что приехал архиепископ, они состоят в совещании. Его преосвященство, де, просит немедленно послать солдат и разогнать народ, скопившийся у одной церкви. Говорят, там уже который день ночуют сотни людей, которые ищут покровительства местных реликвий. Лучшего рассадника инфекции трудно измыслить. Также замешаны в этом и некоторые священники, им был приказ явиться в консисторию для получения инструкций, но они…

Не знаю, по правде, что случилось потом. Кажется, солдат послали не сразу. Или не в нужном количестве. Но их-то и во всем городе было немного. Или генерал-поручик не отнесся к этому достаточно серьезно? Но ведь и архиепископ, судя по всему, не очень настаивал.

109. Раздражение

Никогда Ефросинья ни о чем не спрашивала, скромно сидела, чай разливала, сахар колола, варенье подкладывала, а тут не удержалась. Верно ли, говорит, что по всей матушке-России гребет косой моровая язва, уже пол-Москвы опустошила, не иначе как в скором времени до нас доберется? Вроде, летит она по воздуху, несется злым ветром по столбовым дорогам и нет от нее никакого спасения. Раздосадован был мистер Уилсон донельзя, но сдержался. Буркнул что-то в нос, дескать, ерунда, сплетни базарные, оборвал разговор и сразу же после завтрака в кабинет ушел. Даже варенье не доел и ложечку облизать забыл дочиста.

Вот уж думал, что воспитал ее, отучил от местных глупостей – и на! Слушает, кого ни попадя, могла бы ведь газеты читать, грамотная же. Впрочем, чтение – дело не женское, мало ли чего там напишут. Это он виноват, надо бы иногда «Ведомости» после обеда вслух, с расстановкой, чтобы всем слышно. Хотя произношение у него хромает, еще смеяться станут, если он что перековеркает, – ну и пусть. Показаться смешным не страшно, гораздо неприятней, когда по твоему дому разгуливают глупейшие предрассудки. Ветром, понимаешь, разносится она! Надо было ему вести с Ефросиньей образовательные беседы, объяснить, что ли, в общих чертах, про миазмы, например, да и другие общедоступные понятия. Кстати, поначалу коммерсант этим даже занимался, хотя языка тогда как раз и не хватало, но постепенно расхотелось ему: не задавала Ефросинья вопросов, только кивала в ответ, дескать, со всем согласна, глаз не поднимала. А проверять ее – действительно ли понимает, мистер Уилсон как-то в обычай не ввел. Упустил, но только по излишней душевной деликатности. Неудобно было ему экзаменовать собственную незаконную полюбовницу.

110. Предчувствие

Знал Еремей, что у ворот тех катавасия какая-то заквашивается тугим замесом, да все через пень-колоду, вполуха, а толком – ничего. До того ли? Уже сколько месяцев не видели жизни обычной, притупились мысли, самый дух спасательный пригнулся, спрятался, не чуял дальней и даже завтрашней опасности промеж каждодневной и повсеместно разлитой смерти.

Понимал, правда, Еремей, что без бродячих попиков не обошлось, толпа раззадоренная – для них самая главная пища, душевная и плотская. Знал, что архиепископ эту братию терпеть не может, и к тому же разумел, что находятся собравшиеся под иконой людишки в полном нарушении грозных градоначальных указов, запрещавших сходиться в большие группы и особо – ночевать вне дома. А все ж как с неба свалилось святительское повеление: сопроводить гренадерскую команду к Варвариным воротам и поспособствовать изъятию собранной там казны, которую потом поместить под крепкую стражу, дабы в дальнейшем передать на работы по обновлению святыни. «В благих целях вспоможения властям предержащим и для водворения общего спокойствия», – так сказал отец дьякон, гладко и не откашливаясь, как обычно, только глядел при этом куда-то в сторону.

Вроде все верно, правильно, законно, а саднило у Еремея в затылке, пока облачался, пока собирался с бумагами в полицейскую часть и уж тем более потом, когда шел за солдатами да прочими служилыми людьми в Никитники. И как увидел толпу, серо-зеленую, с воспаленными глазами да хриплыми горлами, чудовище многоглавое да одноголосое, понял: правильно ноет у него чело, не будет сейчас никакого вспоможения властям в борьбе против заразы, и народным успокоением здесь тоже не пахнет.

Сразу стало Еремею ясно: не надобно трогать сей бурливый котел человеческий, только обойти кругом раз несколько, с одной стороны и с другой, поговорить с народом, обозначить присутствие, поувещевать тех, кто поближе окажется, и уйти. Обязательно уйти, пусть потом головы не сносить, пусть отошлют из Чудова, из Москвы выпрут, хоть под суд отдадут. Хуже, чем в ледяной бане, не будет, а страшнее, чем в карантине, ничего уже ему в жизни не увидать.

Ан ошибался Еремей.

111. Амбразура