Век Просвещения

Да и то, не задумываться сейчас время, а работать. Если можешь чем помочь, помоги, не ленись душою. Отец Иннокентий бы одобрил. И вот уже несколько дней жил Еремей с братией, в слободу не возвращался, бегал по Москве туда-сюда с поручениями, всеми, как одно, самыми нужными. Понимал: это он правильно попал, тут от него польза будет, здесь от людей дела требуют, а не одного послушания. С ног сбивался, не засыпал – падал, думал, быстрее некуда колесам мелькать, но чуть спустя – полетело все еще круче, завертелось, словно в грозу буйную. По первости, конечно, разобрать, как оно закипит и прольется, нельзя было, не почуял – да что скажешь, на то оно и будущее, бо одному Господу известно. Так, казалось, обыкновенное дело, не будь мора, и внимания бы никто не обратил. Может и к лучшему было бы не замечать, а заметив, не трогать – пронесло бы и рассосалось само собой без большого шебаршения.

Тот день еще потому запомнил, что занесло его странным случаем, по пути из дальнего карантина, куда с письмом ходил от архипастыря, на дорогу, возле которой жила своей жизнью слобода староверская, несколько лет назад чуть не вдруг построенная. Давно не бывал здесь Еремей, даже забыл про нее, а ведь прямо на его глазах укрепилась она дверями и ставнями, быстро и согласно работали тогда мужики чернобородые.

Видит, ныне оградились раскольники забором высоким, а против ворот гуляют двое одетых по-ихнему, чего-то высматривают. Мимо нужно было идти Еремею, а вот не удержался, поклонился, здоровья пожелал. Те переглянулись, но тоже поклонились. Попросил Еремей прощения за любопытство и говорит: «Мол, люди добрые, расскажите, если не в тягость, вы обычно проживаете сами по себе, всегда в трудах, в город ни ногой, а тут вроде как в дозоре стоите, или в гости кого ожидаете?» – Старшой Еремею навскидку: «А ты-то сам кто? Назовись, коль честный человек!» – Не признался Еремей, что из Чудова, а по платью и не скажешь, многие сейчас как попало ходят: «Карантинный работник я, – так отвечал. – Сначала сам сидел, затем докторам помогал, а потом выпустили меня…» «Так ты, что ль, с ними будешь?» – помягчел старшой. «Нет, – честно теперь Еремей, – по собственной надобности иду, и дом у меня тут неподалеку есть, но вот не смог не полюбопытствовать, особенно как теперь времена необычные». «Что ж, – говорит старшой, – чего уж тут необычного, – казнь за казнью посылает теперь Господь на народ русский с тех пор, как отступился он от веры истинной». Не стал спорить Еремей, промолчал. А старшой подождал и, хулы не услышав, добавил: «На карауле мы здеся стоим и в ожидании: скоро должон подойти особый наряд докторский, который нас дважды в неделю, не чаще, проверяет обходом, больных сосчитывает, карантин оглядывает». «Да неужто у вас тут собственный карантин? – изумился Еремей.

«А вот есть, – отвечают не без гонору, – особым губернаторским разрешением. Постановили, значит, что мы среди своих сами лучше иных каких справимся». Поблагодарил Еремей за ответ подробный. «И что, – говорит еще, а сам уже вроде подается в сторону, дескать, последний вопрос задаю, не серчайте, милые други, – интересно мне, служаке карантинному, что у вас там с язвой-то, милует она тех, кто за забором, или как? Лучше вам нашего?» Переглянулись сторожа. «Есть больные у нас, чего лукавить-то – Господь этого не любит. И покойники есть, и дома повымершие. Но и живых достаточно. Всякое мы видели, жаловаться грех. Терпим. А лучше-то нам вашего всяко будет, как в юдоли бренной, так и в жизни вечной, ибо веры мы держимся православной, а не распутства никонианского, наваждения бесовского, троеперстной анафемы».

Поблагодарил Еремей, опять шапку снял, поклонился, пожелал здоровьичка и пошел своею дорогой. Шагал и думал: «Не по вере, нет, не по вере карает Господь людей московских. Режет коса безотвратная одинаково, что по старому обряду, что по новому. Другая здесь причина. Умирала в карантине ржа человеческая, которой нечего делать ни на земле, ни в Царстве Божьем, но и родичей моих с безвинными детками забрала язва жгучая, и святого отца Иннокентия. Конечно, чистого народу побито не так много – но ведь несправедливо это, людям подневольным и так хуже живется, а тут еще одна на них напасть? Невозможно поверить, что чем бедней, тем грешней, нет такого в Писании. Тем паче, говорил тот доктор, что льдом лечил, были и в богатых домах больные и мертвые. Так отчего же пристает зараза к одним, а других не трогает?» – очень долго шел назад Еремей и мучился думами. Как ни старался, но не мог разгадать он загадки сей. Но что чернобородым собственный карантин разрешили сделать и, коли блюдут они слово обещанное, то поменее смущают их нарядами докторскими и полицейскими, это Еремей одобрял. Не сказал ничего старшой про полицию, решил, видать, умолчать из гордости – ну, так знал Еремей доподлинно, что ныне по городу врачи никуда не пойдут без надежных мундирных охранников. Даже не высунутся.