Век Просвещения

И коли усмотрят казенные люди какое дурному приказу непокорство, то немедля забывают совесть. Стократно полыхает жар у самых наималейших властных прислужников, начинают они не умом действовать (коего и так немного было), а кулаком да нагайкою, скопом норовят наказать баранов немедленно и до самой крайности: обязательно прямо здесь, в углу загона, перед честным народом обескровить. Для общего устрашения и безвременного урока. Иногда, и даже часто выходит им удача, страшна яростная и искренняя жестокость нижнего чина, рядового той бойни работника. Вешают головы бараны, осоловелые от вертящейся в воздухе свежей крови, и покорно бредут, куда указано. Но, и о том наш сказ будет очень печальный, наперекосяк тоже случается. Вздергивает вдруг один копытом и отчаянным ударом пробивает голову ближайшего мясника. И видят бараны: да нас сотни и тысячи, а их-то едва с десяток. Тогда прыгают скопом, ломают ненавистные кости, рвут сухожилия, месят в крошево, даром, что одной травой повелел им Господь от века услаждать свое чрево неспешное. И сносят загородки, разбегаются кто куда, часто и с иных загонов соблазняют, соседей своих. Летит клич, а стадо за ним, без разбора, отбоялись уже, раньше думать надо было, когда спичку запаливали. Ныне же – отходи, убьет и слова не даст сказать покаянного. Пылает тогда наш российский пожар, краткий, но полнотелый, быстро горит да много пищи просит и никого на своем пути не милует. Прожорлив и сладостен, много обещает, скалится прельстительно и о похмелье думать никак не велит.

115. Случайность

Пустое место, дикая дорога, не должно здесь стоять караульных, а очутились. И сразу – в ружье. Можно было еще придумать чего-нибудь, зубы заговорить, деньгу, в конце концов, предложить – их-то всего трое да фельдфебель, а Дорофейка, не долго думая, напролом пошел. И проскочил ведь, гнилая башка! Резво принял, вильнул на обочину – и в поле некошеное. Держат колеса, выносит лошадка верная. Махмет тогда – за ним, да не просто так, а с гостинцем, одному из солдат оглоблей в самую ряшку. Выстрел услышал, может, и два их было, не разобрал. Что есть силы, хлестал и переусердствовал, видать. Никогда такого не случалось, а вот не уберег аллах. Уж ведь и прошли совсем, перемогли невзгоду лютую… Нет.

Выскочили на косогор, тут бы встать, оглядеться. Только кончились вдруг у Махмета силы, чувствует он, спина у него мокрая, глаза закрыться хотят, а в голове – кружение. Покачнулся он, уронил кнут, рванула взмыленная лошадь, оступилась, заржала, дернулась еще раз в последнем ужасе… Рухнула в овраг повозка, разлетелись по склону тюки. Хрустнуло разок-другой в гуще сорной травы и затихло. Глубоко там подмыло в этом году и крутехонько, если кто в своем уме, нипочем не полезет.

116. Карьерный рост

Демьянов Николай состоял в чине губернского секретаря уже девятый год и служил в палате по акцизной части. Письмоводителем его должны были сделать, а по выслуге лет и помощником столоначальника. Что и говорить, невысоко. Нет в том никакого стыда, служба – она служба и есть, а все ж – невысоко. Не грустил о том секретарь, ибо знал свое место, но не особо и радовался. Принимал жизнь, как есть, забот, помимо присутствия, имел немного, и ждал, когда наконец воздастся ему за длительную и беспорочную службу. Верил: случится это наверняка, не может не случиться.

И вот теперь сбывалось. Все перепуталось в городе: и чины, и начальники. Кто помер, а кто сбежал, приходилось исполнять должности самого разного замеса, без разбора, но с почетом. Нравилось это Николаю. В иное время малой сошкой он был, никому не нужной, а теперь возвысился. Поскольку безотказно брал на себя новые и новые поручения, не пропадал из присутствия, хоть, по правде говоря, по бедности и недостатку родичей некуда было ему драпать из Первопрестольной-то. И деньжат, помимо жалования да небольших пожертвований от разных ходатаев по акцизной же части, не имелось. Хозяйство будущий письмоводитель вел скромное, без излишеств, времени на домашние дела тратил немного.

Так что верно служил Николай, а заразы не боялся: был он человек бессемейный, а насчет себя что беспокоиться – все под Богом ходим, все там будем. Но отмечал с удовлетворением, когда какой еще сослуживец исчезал из управы – просторнее в ней становилось и виднее становился губернский секретарь Демьянов. Осанка даже поменялась у него, расправились согнутые канцелярской работой плечи, пухлое и красноватое лицо побледнело и заострилось, потянула тело вверх выпрямившаяся внезапно шея. Дробной походкой мерил город Николай, и не один шел, а почти всегда при охране, с нарядом, то из солдат, а то полицейских. На глазах человек поднимался, и справедливо ведь, по делам своим.