Век Просвещения

Однако граф, или если по официальному, то генерал-фельдцейхмейстер изволил сказать, что хучь новостей в оном документе и нет, а все же есть. Существует на то ее императорского величества твердое мнение: какие меры ни принимай, и какие институции – так и изволил выразиться, «институции» – ни построй, не будет пользы без исполнения их полного, а не половинного и не на две трети. Особливо, добавил, сие верно для моровой язвы, которой дай малую лазейку, так она в нее тут же пролезет и сведет на нет усилия многих верных государевых помощников. И при всех уже грозно заметил, что недостаточно самому быть хорошим караульным, надо следить, чтоб и соседний пост не дремал.

Всем больным – карантин без исключений, прикосновения же к их пожиткам и разграбления никоим образом не допускать. За ослушание – грозные кары, а, напротив, за исполнение – благоволение и щедрость, с расстановкой подчеркнул, неистощимая щедрость самой государыни. Еще сказал, что строгость мер противоэпидемических нужно искупать народу послаблением: устройством в некоторых местах бесплатного кормления (только чтоб никакого вина) да работами общими полезными за мзду различную.

Ах, слова-то верные, да как такое счастие устроить? Город уж наполовину мертв, зияет мерзостью запустения. Заранее готовиться надо было, а не ждать, пока гроза Господня ударит по нам звонким молотом. Ан впрочем, делать нечего, будем по мере сил запрягать. Веет, веет уже в небе холодом, авось и пронесет. Перекрестимся при сих словах. Ввечеру еще надо в церковь забежать, свечку поставить да к иконе приложиться.

Нищих же из города граф велел удалить в отдельный карантин, а кошек да собак бродячих, от которых, по мнению господ докторов, существует опасность заражения, всех перебить. Пущай каторжные постараются.

142. Отпевание

Громко хоронили благочинного, громко и торжественно. Положили покоиться ему там же, где мученичество принял – так генерал-фельдцейхмейстер, говорят, самолично распорядился. Вымыли, вычистили монастырь, солдат у входа поставили, всех, кого надо, известили и велели непременно быть. Только чистой публики немного набралось. Как иначе? Вестимо, боязно: ведь вовсю еще гуляла по городу коса острая.

Архимандрит вышел к пастве в полном облачении, властный, как прежде, – видывал его ранее Еремей, пусть издалека, ни в чем не изменился владыка, только взгляд потемнел, посуровел малость. «А был ли он тогда в монастыре?» – не мог вспомнить Еремей, отказывалась голова, расплывалось у него в памяти о том дне одно черное пятно. Должен был архимандрит по указу Синодальному объявить сорокоуст покойному да его убийцам анафему, а не стал – видать, не дошел еще тот указ до Москвы окончательно, хоть и слышали о нем уже многие. Зато речь префекта академии хороша была, заслушался Еремей. Префект по должности и по совести надгробное слово сказывал и немалое к тому усердие применил. Упрекал он громогласно народ московский за изобильные суеверия и за противление матери нашей, Православной церкви, и за многие другие грехи, имя коим уныние, леность, алчность и скопидомство.

Хороша была та речь, одно только угнетало Еремея: были вокруг чернецы да послушники, еще какие попики из приблудных, солдат тоже стояло немало с офицерами и господа сенаторы, и купцы первостатейные, даже кто из мещан богобоязненных, да вот не слышал речи этой сам народ московский, не пришел он проститься с архиепископом – не желал каяться, упорствовал. Но, сказали Еремею (стояли среди челяди монастырской дружки его прежние, с лицами полузнакомыми, но архиерейских посещений отца Иннокентия не забывшие), и это поправят, заранее вышло именное распоряжение: отпечатать слово надгробное на языках российском и немецком, и в широкое распространение пустить. Удивился, Еремей – отчего ж тебе и на немецком? Тут уж собеседник изумиться решил – неужели до сих пор Еремей, впрочем, что с него, служки-то слободского взять, не понимает тонкой политики? Высоко смотрит наша власть, далеко видит.

143. Скорбь

«Я уже имела несчастье писать вам о продолжающейся в Москве эпидемии прилипчивых болезней. По большей части это гнилые горячки, злокачественные, с пятнами и без. Печально сознавать, что тамошние власти не проявили должного усердия для выполнения моих вполне определенных инструкций. Да, представьте, среди моих слуг есть и нерадивые. Обыкновенность эта известна многим монархам и трудно устранима в любом государстве. Население московское, к сожалению, подвержено бездне суеверий и сопротивляется гигиеническим мерам, декретированным врачебной комиссией, что была предупредительно создана моим указом еще несколько месяцев назад. Особенно же прискорбно, что люди необразованные склонны во всех посланных им Богом несчастьях винить власти, а не собственное нерадение. Вот и на этот раз отдельным преступникам удалось посеять смуту среди простого люда, чрезвычайно усиленную тем тяжким положением, в котором оказалась Москва, а это, должна вам сказать, особый мир, а не город.