Вельяминовы. За горизонт. Книга 3

– Блистай на здешней сцене… – Адель проводила месяц в городе, как приглашенная солистка оперы, – занимайся покупками и ни о чем не волнуйся. Мы скоро встретимся, гастроли недолгие… – жена не очень хотела отпускать его в СССР:

– Инге летит со мной, – рассудительно заметил ей Генрик, – а тетя Марта считает, что это хороший шанс узнать что-то о дяде Джоне и о девочках дяди Эмиля. Кроме того, они отлично платят. Они перевели задаток на мой счет в Лондоне… – Тупица не удивился щедрости русских

– Они только что отправили человека в космос. Они не жалеют денег на науку или искусство. В СССР нет частных импресарио, дерущих процент, нет агентов, которым надо платить, нет мистера Бромли, выставляющего счета каждый месяц. В Советском Союзе артист свободен для творчества, государство заботится обо всех его нуждах, не забывая вознаграждать его труд… – Адель скептически помахала приглашением, отпечатанным на дорогой бумаге:

– Вряд ли министерство культуры допустит тебя до лубянских дел… – название улицы жена произнесла по-русски, – не говоря об Инге, занимающемся ядерной физикой. За ним вообще будут следить в оба глаза… – со свояком Генрик встречался в Новосибирске:

– У меня нет времени знакомиться с красотами Москвы, – хмуро сказал Инге, – я оставляю эксперимент в лаборатории. Но ребята у меня толковые, они справятся…

В первый день Рош-а-Шана Генрик с Аделью сходили в венскую синагогу. Раввин сменился, однако на стене кабинета висело знакомое фото:

– После хупы я попросил кого-то из миньяна щелкнуть нас на память, – улыбнулся Тупица, – Адель в шляпке от здешней старьевщицы… – раввин, смущаясь, попросил у них автографы:

– Не сейчас, – спохватился он, – после исхода праздника… – вместе с автографом Генрик оставил в синагоге большое пожертвование. Он и сам не знал, от чего хочет откупиться, чего попросить:

– Откупиться от лжи, которой поверила Адель, попросить, чтобы у нас родился ребенок… – несмотря на тихое лето, проведенное на вилле в Герцлии, никаких новостей от жены он не услышал. Адель и Сабина загорали, купались в бассейне, Инге катал сестер на новой яхте:

– Мы три месяца провели под одной крышей, – вздохнул Тупица, – может быть, это не только моя вина, но и ее… – они ездили на шабат в Кирьят Анавим. В кибуце Генрик замечал тоску в глазах жены:

– Ее ровесницы воспитывают по двое-трое детей. Хотя парни моего возраста в Израиле еще и не думают о семье… – в Вене он тоже увидел похожую тоску. Адель, разумеется, ничего не говорила мужу:

– Ничего не случилось, – убеждала она себя, – тот человек… – по спине пробегала дрожь, – Ритберг фон Теттау, больше меня не побеспокоит. В конце концов, он видел меня на вилле месье Вале в Швейцарии, и ничего мне не сказал… – Адель знала кто такой на самом деле Ритберг фон Теттау:

– Тетя Марта тоже знает, – напомнила она себе, – но его никак не призвать к ответу. Он сделал пластические операции, он теперь недосягаем, у него другие документы… – Адель избегала думать о таком. В ушах раздавался младенческий плач, левое запястье отчаянно чесалось. Запираясь в ванной, она плакала, раздирая кожу ногтями до крови:

– Она умерла, – повторяла себе Адель, – нацисты оставили меня в покое. У нас с Генриком родятся дети, я забуду о ней. Ее никогда не существовало… – она, тем не менее, помнила разговор с нью-йоркским доктором:

– Это не моя вина… – думала Адель, – дело, наверное, в Генрике… – с сестрой разговоров о детях они не заводили:

– Я никогда не смогу отдать Сабине моего малыша… – понимала Адель, – в Торе праматерь Рахель позволила Яакову иметь наложниц, чтобы у него родились дети. Но Генрик не согласится, чтобы я выносила ребенка Инге, пусть даже для этого мне потребуется только посетить врача…

О врачах думал и Тупица, в уютном кресле советского лайнера. В Вену пришел особый рейс, командир встретил его у трапа. Летчик говорил на отличном английском языке:

– Ваш визит большая честь для нас, маэстро, – он показал Авербаху салон, – полет займет два часа. К вашим услугам кухня и бар… – к услугам Генрика была и хорошенькая девушка, тоже объясняющаяся по-английски. Синий китель обтягивал высокую грудь, юбка едва прикрывала колени:

– Еще один мартини, пожалуйста… – Авербах вынул из портфеля телячьей кожи замшевую папку с нотами. В салоне пахло дорогим табаком, успокаивающе урчала кофейная машинка. Конверт, заложенный среди ноктюрнов Шопена, Авербах получил от мистера Тоби Аллена, ненадолго прилетевшего в Тель-Авив:

– Адель не видела письма. Она щепетильна и не позволит себе рыться в моих вещах… – встретившись с ним в кафе на набережной, мистер Аллен повел рукой:

– У меня обширные связи, в том числе и в СССР. Вот письмо тамошних ученых… – письмо тоже отпечатали на английском:

– Писал человек с Запада, – понял Генрик, – видно, что у него язык родной или почти родной… – ему сообщали, что на время гастролей заботу о его здоровье возьмет на себя некий экспериментальный институт в Новосибирске: