– Скоро тридцать лет, как воюю, Корней Васильевич… – старик обнял его:
– Езжай домой, к детям своим… – он перекрестил Джона, – молодоженов наших к семье вези… – Хомутов улыбнулся:
– Есть же у тебя дети… – Джон вспомнил, как надевал медвежий клык на шею сына:
– Есть, – отозвался он, – мальчик и девочка… – солнце садилось за реку, догорающий костер переливался бронзой. Хомутов вздохнул:
– Как у меня… – он протянул Джону конверт с кисетом, герцог прервал его:
– Корней Васильевич, я обещаю… – он не знал, как и когда сделает это, но велел себе:
– Это теперь моя обязанность, как обязанностью Мишеля было кладбище в форте де Жу. Сначала он следил за могилами, а теперь Эмиль всем занимается… – Джон вспомнил о смерти Нади в альпийской крепости:
– Она просила Розу назвать дочь ее именем. Дети Корнея Васильевича тоже заслужили свой памятник… – он повторил:
– Обещаю, что память о ваших детях вернется сюда, – Джон обвел рукой затихающий луг, – имена их не забудутся, как и ваше имя… – старик поскреб щетину на упрямом подбородке:
– Меня в честь сотника Корнилия крестили, коего апостол Петр в веру обратил первым из всех… – Джон не выпускал руки Хомутова:
– Молитвы твои и милостыни пришли на память перед Богом, – серьезно сказал герцог, – так случилось, Корней Васильевич, и случится еще… – в конверте лежали довоенные документы Василия Хомутова:
– Хоша такими бумагами обзаведешься, – заметил старик, – ты больше мычи, вроде контуженый. Вася у меня семнадцатого года был, а ты говоришь, что с пятнадцатого, разница небольшая… – он потряс кисетом над ладонью Джона:
– Забирай, – в полутьме засветились царские десятки, – золото я себе на похороны держал, но тебе оно нужнее… – Хомутов прижал к щеке кисет:
– С ним меня в гроб положат. У престола небесного я встречу своих детей… – Корней Васильевич велел Джону оставить телегу в хозяйстве кума, как он выразился:
– Верст тридцать отсюда на север, – он задумался, – там ходит дизельный поезд, хутор рядом с веткой стоит… – на дизелях документы никто не проверял, люди соскакивали и забирались в вагоны на каждом полустанке.
Маша с Генрихом прикорнули в телеге под кошмами, герцог поставил на козлы корзинку с припасами:
– Кум вас покормит, – обещал старик, – баньку истопит. Езжайте, милые, Господь да пребудет с вами на пути вашем… – конек прянул ушами, колеса заскрипели. Хомутов вдруг напел неожиданно чистым, сильным голосом:
– Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется… – он помахал телеге. Джон подхватил:
– И сердце девичье забьется, в восторге чувств не для меня… – оборачиваясь, он еще мог разобрать в белесой дымке черный казакин старика, серую гриву жеребца. Луг заволок вечерний туман, телега исчезла в бескрайней степи.
Читайте в 2019 году Вторую часть книги «Вельяминовы – за горизонт»
Книга вторая
Пролог
Рим, август 1962
Виа Венето дремала под раскаленным солнцем. Американские туристы, в помятых хлопковых шортах, в пропотевших летних рубашках щелкали кодаками напротив входа в Cafe de Paris. Рукописная табличка гласила:
– Экскурсия на английском языке. Сладкая жизнь Рима. В стоимость входит один напиток… – парнишка на скутере звенел монетами:
– Группа отправляется через пять минут. Присоединяйтесь, дамы и господа! Только у нас, все секреты вечного города! Завтра особый тур в собор святого Петра, с посещением мессы. После обеда визит в Колизей и на римский Форум… – рядом со скутером, в жестяной лохани с тепловатой водой плавали бутылки «Сан-Пеллегрино».
Зазвенели льдинки в запотевшем серебряном ведерке для шампанского. Фотограф в вестибюле отеля «Эксцельсиор» крикнул:
– Ева, отлично! Теперь подними бокал… – часть прохладного, затененного пальмами холла отгородили отельными барьерами. Портье извинялся перед гостями:
– У нас идет съемка для итальянского Vogue… – он указывал на афишу «Сладкой жизни» с автографом режиссера, – отель популярен у кинематографистов, в модных журналах…
За барьером болтались независимые, как их называли в Риме, папарацци, ребята в потертых джинсах, с мощными камерами через плечо. Vogue посылал на съемки охранников, здоровых парней в темных костюмах, жующих американскую жвачку. Нечего было и думать о том, чтобы снять Еву, помешав журнальному фотографу. Папарацци надеялись на несколько кадров после рабочего дня модели.
Темные волосы девушки струились по изящной спине, серо-голубые глаза мерцали на смуглом от тропического загара лице. Она стучала шпильками по мраморным плитам пола, изгибалась, уперев руку в талию. Девушка безучастно смотрела мимо камеры, в сторону неприметного угла, где за чашкой кофе беседовало двое мужчин:
– Это Боргезе, – поняла Ева, – Черный Князь, как его называли во время войны… – фотографии Боргезе она видела в досье тети Марты, – но мерзавец всем известен. Он отсидел номинальный срок и ни от кого не прячется… – спутнику Боргезе по виду шел пятый десяток: