Величайшее благо

Галпин фыркнул и посмотрел на Тафтона. Тот сказал:

— Мы напрасно тратим время.

Галпин встал, и остальные, воспользовавшись этим предлогом, последовали его примеру. Проснувшись от скрипа стульев, Якимов вскочил и налетел на Ионеску.

— Позвольте, — сказал министр, который уже не в силах был сдерживать толпу, и, отцепив шнур, пропустил собравшихся к буфету.

С трудом сдерживаясь, Якимов ждал своих спутников. Тафтон медленно поднимался на ноги.

— Пощечина добрым друзьям Румынии, — сказал он Галпину. — Игривая, но ощутимая. Все вспомнили, что Гитлер уже неприятно близок.

— Эти сволочи приняли наши гарантии уже после того, как Германия оккупировала Словакию.

Тафтон наконец встал.

— Как и поляки, — заметил он, хромая к буфету.

Вечером настала осень. Покинув ресторан при гостинице, Принглы попали из жаркого и задымленного помещения в неожиданную прохладу. Прошел дождь. Вдалеке влажно блестели купола Оперы, где было выставлено тело премьер-министра.

Гай ликовал. Он ликовал весь вечер. Было признано — в основном неохотно, — что только советская оккупация Восточной Польши удерживает немцев от вторжения в Румынию. Также было решено, что русские сделали такой ход потому, что заранее знали о замысле немцев.

— Теперь даже миссия признала, что русские знают, что делают, — сказал Гай. Чтобы приободрить Гарриет, он нарисовал в блокноте карту, которая доказывала, что немцы могут попасть в Румынию, только нарушив нейтралитет Венгрии.

— А они этого делать не будут, — подчеркнул Гай. — Во всяком случае, пока.

— Почему?

— Потому что у них и без того хлопот по горло.

Гарриет улыбнулась. Это новое чувство безопасности казалось подарком. Взбудораженные переменой погоды, они взялись за руки и заторопились к Опере, из открытых дверей которой лился поток света. Весь день перед зданием толпилась очередь. Теперь же очереди не было, и Принглы зашли внутрь.

В вестибюле парили и жестикулировали статуи и пахло мокрой резиной солдатских накидок. Пол блестел от множества следов. Из зрительного зала вынесли кресла, и там, в торжественной пустоте, возвышался гроб, освещенный свечами, украшенный пурпуром и серебром. У изголовья и в ногах стояли священники — чернобородые, в черных рясах и длинных покрывалах, ниспадающих с высоких головных уборов. Они бубнили молитвы.

Подойдя к священникам, Гай пробормотал: «Тарабарщина какая-то» — и уже собирался развернуться и уйти, но Гарриет ухватила его за руку и подвела к гробу. Виден был только нос премьера — серовато-белый и блестящий, словно покрытый воском.

Принглы на мгновение остановились, после чего пошли рассматривать огромные венки, расставленные вокруг гроба. Два самых больших, возвышавшихся во мраке, словно идолы, стояли в изголовье. Они были сделаны в виде щитов из красных гвоздик, один перевит красно-бело-синей, а другой — черно-красной лентой. Черно-красная лента была разрисована свастиками.

Галпин с усмешкой разглядывал эти конкурирующие выражения горя. Увидев его, Гай подошел и спросил:

— Как обстоят дела у русских?

Рот Галпина искривился в самодовольной ухмылке. Он поднял взгляд к потолку, который терялся во мраке, словно свод пещеры, и ответил:

— Всё произошло более-менее так, как я и предполагал. Благодаря русским гестапо пока что нас не схватило.

— Так вы полагаете, что мы в безопасности? — спросила Гарриет.

— В безопасности? — Уголки рта Галпина вновь опустились. Он смерил Гарриет угрюмо-насмешливым взглядом. — В безопасности? Когда на границе собирается русская армия? Поверьте, они будут тут еще до начала зимы.

— Нам нечего бояться, — сказал Гай. — Мы же не воюем с Россией.

— Надеюсь, вы успеете им это сообщить.

Когда они вышли на улицу, Гарриет попыталась философствовать:

— Где бы мы ни были, уверенным можно быть только в одном. На самом деле ничего не понятно.

Гай выглядел удивленным.

— А я совершенно уверен как минимум в нескольких вещах, — сказал он.

— Например?

— Ну как же. — Он сделал паузу. — Среди прочего в том, что свобода — это осознанная необходимость и что нет иного богатства, кроме жизни[26]. Если понять это, понимаешь вообще всё.

— Даже Вселенную? Даже вечность?

— Это всё неважно.

— А мне кажется, важно. — Гарриет раздосадованно высвободила руку. — Вообрази, какие возможности предоставляет вечность. Наша жизнь ограничена, что с этим ни делай. Она в любом случае окончится смертью.

— Все эти религиозные концепции, — сказал Гай, — нужны только для того, чтобы бедняки оставались бедными, а богачи — богатыми. Воздушные замки. «Прими то, что дано Господом». Вечность меня не интересует. Наша ответственность существует здесь и сейчас.

Они шагали на некотором расстоянии друг от друга, разделенные высказанными вслух противоположными мнениями. Впереди сияла витрина кафе, в которое они направлялись, — «Две розы», где теперь собирались посетители разрушенного кафе «Наполеон». Гай ожидал, что встретит там всех старых знакомых. Гарриет опасалась, что так и выйдет. Воображая, как муж растворится в их объятиях, она ощутила, что вечность как-то сомнительна, а Вселенная бесчеловечно темна. Она вновь взяла мужа за руку.