Величайшее благо

— Мне сообщили… — Якимов понизил голос. — Разумеется, подобную информацию не следует передавать, но мне сообщили, что он является важным представителем британской разведки.

Кларенс недоверчиво рассмеялся.

— Кто вам это сказал?

— Не имею права сообщить.

«Капша» был любимым рестораном Якимова в Бухаресте. Очутившись в великолепии алых ковров, плюша, хрусталя и позолоты после ледяных порывов ветра crivaţ, он почувствовал, что наконец-то вернулся домой.

На имя Кларенса был заказан столик у двойных окон, выходивших на усыпанный снегом сад. Чтобы исключить самую возможность сквозняка, между рам были положены алые шелковые подушки. Гость Кларенса, кряжистый мужчина с видом одновременно самодовольным и застенчивым, поднялся им навстречу, не улыбаясь, а увидев Якимова, нахмурился. Кларенс представил их: граф Стеффанески, князь Якимов.

— Русский? — спросил Стеффанески.

— Белый русский, дорогой мой. Британский подданный.

Стеффанески издал звук, который, очевидно, значил: «Все вы, русские, одинаковы», уселся обратно и уставился на скатерть.

— Князь Якимов бежал из Польши, — примирительно сказал Кларенс.

— Неужели? — Стеффанески поднял голову и смерил Якимова недоверчивым взглядом. — Из какой же вы части Польши?

Якимов уткнулся в меню и сообщил:

— Очень рекомендую взять лангуста в паприке. И плов с куропатками здесь просто восхитительный.

Стеффанески упорно повторил свой вопрос.

— Князь Якимов говорил, что жил у родственников, у которых там поместье, — сказал Кларенс.

— Мне бы хотелось знать их имя. Я состою в родстве со многими землевладельцами, а с остальными поддерживаю отношения.

Видя, что Стеффанески уперся намертво, Якимов попытался объясниться:

— Боюсь, что у нас вышло маленькое недопонимание. Я покинул Польшу до того, как всё началось. Работал под прикрытием, знал, что сейчас начнется суматоха, и мне приказали уехать. Я же из белых, сами понимаете. Так что, если говорить прямо, бедному старому Яки пришлось улепетывать.

Стеффанески пристально наблюдал за ним, ожидая какого-то вывода из этой истории. Когда Якимов умолк, надеясь, что предоставил достаточно объяснений, граф сказал:

— И?

— По пути я потерялся. Оказался в Венгрии. Мой друг, человек широчайшей души — граф Игнотус, — пригласил меня пожить у него. Так что на самом деле это поместье было в Венгрии.

— То есть вы въехали не через Львов и Яссы? — уточнил Стеффанески вежливо.

— Нет, отправился прямиком в Венгрию.

— Через Чехословакию?

— Разумеется, дорогой мой.

— Тогда каким же образом вы избежали немцев?

— Каких немцев?

— Вы что, умудрились с ними не встретиться?

— Как вам сказать…

Якимов умоляюще взглянул на Кларенса, который, очевидно, испытывал неловкость, слушая этот диалог. Когда Стеффанески начал требовать ответа, Кларенс вмешался:

— Он мог ехать через Закарпатье.

— Закарпатье? — Стеффанески обернулся к Кларенсу. — Там нет оккупации?

— Кажется, нет, — ответил Кларенс.

Некоторое время Стеффанески и Кларенс, не обращая внимания на Якимова, спорили, смог ли бы он безопасно преодолеть Закарпатье. Вдруг Стеффанески посетила очередная мысль:

— Это значит, что ему пришлось преодолевать Карпаты. — Он повернулся к Якимову. — Вы пересекали Карпаты?

— Откуда мне знать? — простонал Якимов. — Это был кошмар. Вы себе не представляете.

— Я не представляю? Я ездил с беженцами из Варшавы в Бухарест! Попадал под бомбежку и пулеметный обстрел! Мои друзья погибали, и я хоронил их! И я, значит, не представляю?

Махнув рукой, чтобы показать, что считает Якимова чем-то незначительным, он повернулся к Кларенсу и принялся расспрашивать его о Центре помощи Польши.

Радуясь, что его оставили в покое, Якимов сосредоточился на плове с перепелками, который им как раз принесли.

Несмотря на то что Якимов рекомендовал мозельское 1934 года и бургундское 1937-го, Кларенс заказал одну бутылку румынского красного вина. Официант принес три бутылки и поставил их рядом с Якимовым, который посмотрел на него с полнейшим пониманием.

Стеффанески рассказывал, как накануне побывал в горном польском лагере для интернированных. Подойдя к ограде из колючей проволоки, он увидел деревянные хижины, наполовину занесенные снегом. Румынский охранник у ворот отказался пустить его без разрешения дежурного офицера, а того нельзя было беспокоить, потому что у него была «сиеста». Стеффанески потребовал, чтобы охранник позвонил офицеру, но тот ответил: «Это невозможно! Офицер спит не один!»

— И вот я торчу перед лагерем битых два часа, поскольку дежурный офицер спит — и не один! Господи, как же я презираю эту страну. Все поляки до единого презирают эту страну. Иногда я думаю, что лучше было бы остаться в Польше и умереть всем вместе.

— Не могу не согласиться, дорогой мой, — вставил Якимов, наслаждаясь едой и выпивкой.

Стеффанески взглянул на него с отвращением.

— Мне казалось, — обернулся он к Кларенсу, — что мы планировали поговорить наедине.