Величайшее благо

Иногда, чтобы расшевелить собравшихся, один из них предлагал купить всем выпить, после чего вдруг обнаруживал, что «забыл деньги дома». Удивительно, как часто в этих случаях кто-то, случайно оказавшийся рядом, предлагал дать взаймы или заплатить за них, так неловко ему было наблюдать за происходящим. Альбу отказывался наливать, пока не получит деньги, но что он думал о подобных методах, оставалось неизвестным. Пока кто-то из них театрально лазил по карманам и изображал ужас, бармен стоял неподвижно, устремив взгляд куда-то за пределы этого мира.

Что-то в Альбу тревожило Якимова. Он был не из храбрецов, и его частенько огорчала наглость окружающих. Однако он продолжал с ними общаться. Дело было не в том, что они привечали его, — просто его больше нигде не ждали. Когда-то он был в самом центре компании Долли, а теперь у него не осталось ни единого друга.

Он не понимал, почему Хаджимоскос, Хорват и Палу так «жутко» с ним обращались: в их поведении всегда ощущалась какая-то издевка, а порой и откровенная злоба. Возможно, он был заклеймен как человек, некогда покровительствовавший остальным. Ранее они заискивали перед ним, теперь же в этом не было нужды. Кроме того, свою роль сыграло происшествие с челюстью Хаджимоскоса. Как-то раз тот возвращался с ужина, пьяный, в уборной его стошнило, и он выронил в унитаз вставную челюсть. Присутствовавший при этом Якимов не успел понять, что произошло, и спустил воду. По крайней мере, так об этом рассказывал Якимов, а он, к несчастью, рассказал об этом всем в баре. Хаджимоскос не мог с ним спорить, поскольку, ожидая, пока сделают новую челюсть, ходил без зубов. Сам он не помнил этого происшествия. Якимов слишком поздно заметил неудовольствие в монголоидных глазах Хаджимоскоса — они устрашающе сверкали.

— Да это просто шутка, дорогой мой, — пробормотал он, но после этого Хаджимоскос перестал брать Якимова с собой на вечеринки, утверждая, что его не приглашали.

Кроме того, эта троица презирала Якимова за попытку расплатиться за выпивку интересной беседой. Хаджимоскос прямо при нем с отвращением сказал кому-то:

— Он опять будет рассказывать свои древние байки и опять будет изображать из себя невесть кого.

Второе обвинение основывалось на том, что на вопрос, чем он занимается в Бухаресте, Якимов неизменно отвечал:

— Боюсь, дорогой, что не имею права об этом говорить.

Как-то раз кто-то предположил:

— Видимо, вы работаете на собственное правительство?

На это Якимов с шутливым негодованием ответил:

— Вы что же, пытаетесь оскорбить бедного Яки?

До миссии дошел слух, что Якимов работает на немцев, этим занялся Добсон и проследил происхождение слуха. Оказалось, что он исходил от Хаджимоскоса. Добсон заглянул в Английский бар, пригласил Хаджимоскоса выпить и добродушно укорил его:

— Опасно распускать такие сплетни.

Хаджимоскос, опасавшийся Британской миссии, начал яростно протестовать:

— Но, mon ami, князь состоит на службе в какой-то разведке, — он сам дал понять! Я и подумать не мог, что он работает на Британию. Они бы не стали нанимать такого imbécile!

— Что вы имеете в виду, говоря, что он сам дал это понять? — спросил Добсон.

— Он вытаскивает какую-нибудь бумажку — вот так! — и поджигает ее спичкой — вот так! — а потом вздыхает, утирает лоб и говорит: ну слава богу, следов не осталось.

Якимову приказали явиться в миссию. Когда Добсон пересказал беседу с Хаджимоскосом, Якимов задрожал от ужаса.

— Это же просто шутка, дорогой мой, — взвыл он. — Невинная шутка!

Добсон был неожиданно строг с ним.

— Здесь бросали людей в тюрьму и за меньшее, — сказал он. — Эта история дошла до Вулли. Он и прочие британские предприниматели хотят, чтобы вас взяли под арест и отправили на Ближний Восток. Оттуда вас пошлют на фронт.

— Дорогой мой! Вы же не поступите так со старым другом? Бедный Яки ничего такого не имел в виду. У этого старого дурня Вулли нет чувства юмора. Яки любит розыгрыши. Как-то раз в Будапеште мне вдруг пришло в голову взять клетку с голубями и пройтись по улице вот так… — Он схватил проволочный лоток для бумаг со стола Добсона и принялся комически красться по кабинету на цыпочках, шлепая оторвавшейся подошвой на левом ботинке. — Потом я поставил клетку, огляделся и выпустил голубей!

Добсон одолжил ему тысячу леев и пообещал поговорить с Вулли.

Если бы Якимов питался поскромнее, он мог бы спокойно жить на свое содержание, но это было невозможно. Когда деньги приходили, он наедался до потери сознания, после чего возвращался без единого гроша в Английский бар, чтобы клянчить там выпивку. Не то чтобы он презирал простую пищу. Он не презирал никакую пищу. Когда выхода не было, он отправлялся к Дымбовице и ел там главное крестьянское блюдо — маисовую мешанину. Но роскошная еда была его страстью. Он нуждался в ней, как другие нуждаются в алкоголе, табаке или наркотиках.