Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

7 сентября под Бородином наполеоновский солдат сражался на пределе своих физических и психических сил. Он был убежден в скором заключении мира и завершении своих страданий. Этим и следует объяснять тот небывалый разгул грабежей, который начался в Москве. Впрочем, корни мародерства, которое разложило Великую армию, были более глубокими. Армия, рожденная в годы революции, ввела в практику обеспечение своих нужд за счет страны-противника. Вначале это практиковалось как «стихийное» мародерство, а затем Наполеон превратил его в официальный и хорошо организованный официальный грабеж при сохранении, если было возможно, дисциплины на низшем, солдатском, уровне. Но уже при подготовке к походу на Россию «стихийное» и «официальное» ограбление населения стали сливаться. Со стороны французских частей мародерство в отношении населения союзных государств вновь стало делом обычным. Советский историк Раткевич, работавшая с документами «вестфальского архива», выявила массу примеров того, как французы, проходя Вестфалию, не только грабили население, но и почти свободно громили королевские продовольственные склады, а в одном из городов даже стреляли в мэра[857]. В этом отношении союзные контингенты вели себя не в пример более сдержанно. Немецкие и даже итальянские части стремились сохранить высокую дисциплину. Вестфалец Лоссберг свидетельствовал, что, когда в Польше один офицер 3-го линейного вестфальского полка грубо потребовал у хозяина дома, куда он был определен на постой, отдельной кровати, он был наказан[858]. Однако после перехода русской границы ситуация с продовольствием деморализующе подействовала и на союзников, которые были вынуждены усвоить практику французских солдат. Уже у Вильно Брандт из Легиона Вислы видел целые толпы мародеров и то, как по всем дорогам тянулись обозы всевозможного награбленного добра

[859]. Ко времени марша от Смоленска на Москву грабили уже все. «Наши войска, – писал Лоссберг о своих вестфальцах 31 августа в Вязьме, – конечно, тоже (как вступившие ранее французские части. – В.З.) занялись тушением пожара, а больше всего грабежом»[860]

. Нельзя сказать, что командование не боролось с мародерством, боясь прежде всего его разлагающего воздействия на войска. Расстрелы мародеров имели место в Вильно, Минске и других местах[861].

При движении от Смоленска грабежи только усилились. Наполеон, въезжая в Вязьму и оказавшись свидетелем беспорядков, направил свою лошадь в группу грабивших солдат и разогнал их. Он немедленно приказал расстрелять одного из грабивших, которого удалось поймать, но… позже остыл и отменил приказ[862]. В Гжатске, готовясь к генеральному сражению, командиры корпусов безуспешно пытались хотя бы на несколько дней остановить мародерство. Богарне в приказе озабоченно отметил, что число пленных из числа отлучившихся из частей солдат, которых враг берет каждый день, достигает уже многих сотен!

[863] Но что можно было сделать? Уже давно сами армейские части были заняты организацией партий мародеров, которые должны были действовать в радиусе 10, а то и более километров[864]. «Голод научит всякому промыслу», – был вынужден философски заметить добродетельный Роос, видя, как солдаты его полка обшаривают трупы[865]

.

Начиная с Гжатска, французские солдаты стали обворовывать своих офицеров. Впрочем, солдаты соблюдали известную «порядочность»: они воровали у «чужих» офицеров, то есть не из своих полков. Один из таких случаев описал Кастелан в своем дневнике. В Гжатске он приобрел 6 бутылок вина за 48 франков и поставил их на подоконник в своей комнате, не обратив внимания на то, что форточка была открыта. Удалившись на 5 минут и возвратясь обратно, он увидел, как «дьявольская рука берет мою последнюю бутылку». «Мой слуга, – повествует он далее, – быстро выбежал отрезать отход этому солдату; я от него потребовал возвратить мое вино, он мне ответил, что взял только одну бутылку и что его товарищ уже все унес. Я не отставал и сильными ударами сабли плашмя заставил его открыть ранец; я обнаружил еще две бутылки. Этот собрат по оружию хорошо знал, что вино принадлежит офицерам, но не офицеру его полка; поэтому все было вполне легально»[866]. Кастелану пока повезло, однако позже в Можайске, 11 сентября солдаты все-таки смогли обобрать его седельные сумы[867].