Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Среди тех, кто открыто критиковал решение Наполеона не бросать гвардию в огонь, мы находим двух французских капитанов – участников сражения (Дюпюи из 7-го гусарского полка 1-го кавалерийского корпуса и адъютанта генерала Дессэ Жиро де л’Эна), маршала Гувион Сен-Сира, который не участвовал в битве, интенданта Пюибюска, также судившего о бое с чужих слов, двух участников битвы с русской стороны (Бутурлина и Граббе), которых, правда, трудно оценивать только как «критиков». Что же касается авторитетных суждений Шамбрэ, Сегюра, Лежена и Деннье, то их критика решения императора звучала не открыто, а как бы подспудно, без должной аргументации, порожденная эмоциональной неудовлетворенностью исходом сражения. К группе критиков решения императора позже присоединятся такие историки, как француз Тьер, немец Энгельс, поляк Кукель и американец Рьен[1962].

Главную идею, так или иначе присутствующую в суждениях всех перечисленных авторов, наиболее четко выразил Гувион Сен-Сир: «По исходу Можайского сражения, для меня очевидно, что если бы гвардия была введена вся в то время, когда только одна ее артиллерия была выставлена против колонн русской гвардии, т. е. в ту минуту, когда неприятель производил последние усилия, то введенная с стремительностью и пониманием дела, каких следовало ожидать от ее начальников, под глазами и по голосу своего императора, она совершила бы чудеса; что тогда русская армия была бы не только побеждена, но опрокинута, приведена в расстройство, частью истреблена, а остатки ее рассеяны к пределам империи. При таком предположении Наполеон все еще мог исполнить то, чего желал: занять зимние квартиры в Москве, весною продолжить свои успехи или предложить Александру такой мир, который можно бы принять». Тьер добавляет к этому, что атака гвардии могла бы быть энергично поддержана дивизиями Дельзона, Брусье, Морана и Жерара, а справа – дивизией Дессэ, которые хотя и были уже ослабленными, но все еще способными на большие усилия.

Причины, вызвавшие решение императора, авторы видели чаще всего, во-первых, в размышлениях Наполеона о результатах всей кампании и судьбе Империи; во-вторых, в неожиданном упорстве русских войск и потерях среди французского генералитета; в-третьих, в болезнях императора, которые предопределили его безынициативность и нерешительность.

Первым защитником решения не посылать гвардию в огонь был, конечно, сам Наполеон. Составляя в Можайске 18-й бюллетень, он избрал своеобразный способ защиты, представив Бородино как решительную победу французов: «Император не подвергался опасности; гвардия, ни пешая, ни конная, не участвовала и не потеряла ни одного человека. Победа бесспорная»[1963]. Позже, оценивая причины поражения всей кампании и затрагивая события Бородина, Наполеон упорно обходил вопрос о гвардейском резерве.

В 1825 г., в ответ на суждения Сегюра, косвенно осудившего императора за отказ от введения в бой гвардии, Гурго попытался выдвинуть ряд аргументов, оправдывавших решение Наполеона. Они сводились к следующему: во-первых, атака гвардией могла бы и не дать решительной победы; во-вторых, Наполеон и так использовал Молодую гвардию для сохранения поля сражения; в-третьих, император сохранил свой главный резерв, что позволило в дальнейшем остаткам Великой армии совершить отступление из России[1964].

Суждения Гурго нашли существенные подкрепления в 1830 г. в работе Пеле. Мнение последнего автора было настолько авторитетным, что мы приведем его полностью: «По показаниям некоторых историков, корпусные командиры требовали, чтобы гвардия была послана на подкрепление линии, и лица высокопоставленные тоже выражали такое мнение. Люди, побывавшие на поле сражения, знают, что там реже, чем где-либо, подаются советы. Вообще люди, видящие ясно среди беспорядка боя, редки. До часу пополудни Наполеон и окружающие его не могли знать, когда истощатся подкрепления, постепенно прибывавшие позади русских линий. Они не знали, какого рода войско были эти милиционеры, которых замечали по опушке леса и которые не приняли участия в сражении. Следовало ли вечером двинуть, под страшным огнем, императорскую гвардию, единственный резерв, не введенный в дело? Она могла быть истреблена прежде, чем дошла бы до неприятеля с своим грозным штыком. Она назначалась не для такого боя. При том же, с своей позиции, в 500 саженях от Семеновских редантов, она охраняла тыл сражавшихся войск против ура, подобного Уваровскому, или того, какое случилось на другой день после полудня. Этот отборный корпус был необходим для сохранения армии. Нравственное влияние его простиралось на наших солдат, на союзников, на неприятелей и до пределов Империи. Опыт, теория, политика, предписывали посылать последний резерв только в последней крайности»[1965]

. С тех пор аргументы, предложенные Гурго и Пеле, повторялись многократно в XIX в.[1966]