Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке

На мой взгляд, тут что-то не так. Либо все-таки записали не очень хорошо – то ли с сильным заиканием, то ли с техническим дефектом, либо поступила команда вождя для повтора что-то изменить, но только 22 июня 1941 г. речь Молотова в записи почему-то больше не повторяли, и после единственной прямой трансляции ее в этот день девять раз зачитывал Левитан.

Это было последнее выступление руководителей партии из студии. Т. Сталин 3 июля выступал из Кремля. «Объявлять» его туда поехал Левитан. Он рассказывал потом, что т. Сталин так волновался, что Левитан ушел в соседнюю комнату.

[18, c. 266–267]

Рассказ Емельянова Куманеву и запись Бронтмана воспоминаний Стора о том, как проходило утро 22 июня в Радиокомитете, не противоречат друг другу. Они как бы те самые две точки, через которые можно провести прямую, ведущую к истине. Попытаемся это сделать, а для начала понять, почему и как странное радиосообщение Германского информационного агентства могло появиться в тот момент.

22-го июня 1941 г., как утверждал Молотов, члены Политбюро собрались в Кремле по вызову Сталина около 2.00. В 2.30—3.00 Молотов, по его собственным словам, уже принимал посла Германии Шуленбурга («чуть позже четырех часов утра мы снова входили в Кремль» – так свидетельствует Хильгер [124, с. 406]), который сообщил, что в связи с «массированной концентрацией советских войск у германской границы» германское правительство приняло решение «принять военные контрмеры», и вручил ноту-меморандум МИД Германии. Следует отметить, что слово «война» ни в официальном устном заявлении Шуленбурга, ни в тексте ноты-меморандума не было употреблено. Оно появилось впервые в книге Жукова «Воспоминания и размышления»: «Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов:

– Германское правительство объявило нам войну (вполне возможно, что это молотовская оценка ситуации, а не произнесенные Шуленбургом слова. – А. О.). Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался…» [45, c. 265].

В советской официальной записи беседы Шуленбурга с Молотовым его заявление приведено в таком виде: «Ввиду нетерпимой доле угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, Германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры» [38, c. 753]. В воспоминаниях участника этой беседы Г. Хильгера сказано: «Молотов явно старался изо всех сил сдержать свое внутреннее возбуждение. Затем он спросил: “Это следует считать объявлением войны?”[73] Посол отреагировал в типичной для него форме, приподняв плечи и безнадежно разведя руками» [124, с. 407].

И это тоже не объявление войны, ибо существует вполне определенная, принятая международным правом форма, согласно которой должно четко объявляться, что с конкретного момента две державы находятся в состоянии войны, а уж тем более в случае, когда между ними подписан договор о ненападении.

Так что до 4.45, когда Шуленбург и Хильгер вышли от Молотова (в 4.50 народный артист СССР В. А. Этуш видел, как их посольская машина выезжала из Боровицких ворот Кремля[74]

), слово «война» из уст политических лидеров Германии и ее посла еще не прозвучало.

С другой стороны, с 3.00 высшему военному, а затем и политическому руководству СССР стали поступать сообщения о приближении вражеских самолетов, а с 3.15 – о бомбардировках советских портов и аэродромов, а затем и артобстреле гарнизонов, железнодорожных узлов, скоплений военной техники и т. п. Надо было немедленно принимать решение о начале военных действий против напавшего врага. А в это время нарком обороны Тимошенко, начальник Генштаба Жуков и начальник ГлавПУРа Мехлис час с четвертью сидят в приемной сталинского кабинета и ждут руководство. В воспоминаниях Жукова сказано:

«В 4 часа 30 минут утра мы с С. К. Тимошенко приехали в Кремль». А по записи в Кремлевском журнале они переступили порог сталинского кабинета вместе с Молотовым, Берией и Мехлисом в 5.45.

Что же в это время происходило? Вспомним странное поведение высшего руководства страны в тот момент.

Замнаркома обороны по вооружению и начальник ГАУ маршал Кулик ведет совещание с генералами и руководителями оборонных наркоматов в своем кабинете. В начале четвертого раздается звонок «кремлевки» – и он уезжает («в ЦК», а не к Сталину, как обычно), закрыв совещание, распустив всех по домам и не сказав никому, что на приграничные округа совершено немецкое нападение. Он сообщил об этом наедине лишь своему преемнику по ГАУ генералу Н. Д. Яковлеву, впоследствии маршалу артиллерии, который и рассказал об этом в своих мемуарах [136, c. 57–59].