Великий князь

Вообще, начало года семь тысяч семьдесят пятого от Сотворения мира[61] для правителя северной Руси ознаменовалось тяжкими потерями – умер от нутряного жара верный любимец князь Вяземский, не уберегли себя от скоротечной чахотки несколько думных бояр… А ежели из Кирилло-Белозерской обители по тревожным вестям не успел бы вернуться в Москву наследник трона, то царь лишился бы и князя Михайлы Воротынского, и еще одного своего родича, троюродного племянника Бельского. Ох как тогда свирепствовали каты Разбойного приказа! Как пытали схваченных по подозрению в потраве государевых людей, крутили да тянули им все жилочки! И вроде бы не зря – раз уж князья Шуйские едва не познакомились с топором палача, лишь в самый последний миг вымолив себе пострижение в монахи. Нет, официально их приговорили за растрату казенного серебра и наглое воровство при строительстве засечных черт, но кто же отправляет на плаху за подобные мелочи столь родовитых вельмож? Никто. Да и Дума боярская не дала бы свое согласие на казнь без веских оснований. И уж тем более никто не отписывает за обычное лихоимство родовые вотчины в казну, а часть драгоценной утвари и меховой рухляди передает семействам покойных думных бояр. Слава богу, что великий государь Иоанн Васильевич был милосерден и отходчив и указал не трогать сыновей опальных Шуйских – они-де за отцов не в ответе. Больше того, он даже пожаловал их новыми вотчинами. За Камнем Уральским.

– Детушек сиротинушками оста-авил!..

А еще царь учинил новый Сыскной приказ и поставил во главе его думного дворянина Григория Скуратова-Бельского. Чего уж тот приказ должен сыскивать, пока никому толком было и неведомо, но судя по вопросам дознавателей и тихим шепоткам людишек московских – государственную крамолу и прямую измену. Для того и приказного боярина поставили не по родовитости, а лишь из верности исходя…

– Хватит.

Троица женщин в траурных нарядах, вроде как искренне горевавшая об невосполнимой утере кормильца-поильца, послушно замолчала при появлении нового хозяина подворья. Приняв же из его рук уговоренную плату за свои слезливые труды, дружно перекрестилась и поклонилась:

– Милостивец ты наш, да не оставит тебя своей благодатью…

– Довольно! Ступайте себе с богом.

Слегка осунувшийся и как-то резко повзрослевший, пятнадцатилетний князь Василий Владимирович Старицкий вернулся в терем, ставший непривычно пустым без всех тех приживалок и нахлебников, коих щедрой рукой и ласковым словом привечал его отец.

– Разбежались, крысы!..

– Вася?..

Оглянувшись на сестру Еуфимию, юноша молча отмахнулся: на поминальной трапезе он уже был, а соболезнования родовитых князей-бояр принял еще раньше. Довольно с него слушать вздохи и причитания мачехи Евдокии Романовны, и без того на душе тоскливо! Хотелось уткнуться в отцовское плечо, услышать его голос и, может быть, даже чуть-чуть поплакать, как в детские времена. Увы, теперь он старший в роду! Теперь именно он решает всё – за себя, четырех сестер, младшего брата и батюшкину вдову. И отвечает за себя и их жизни тоже сам.

– Эй, кто там есть? Коня мне.

Незаметная доселе дворня одним махом исполнила хозяйскую волю – звучный шлепок нагайки по лошадиному крупу, визгливо-гневное ржание жеребца, едва не сбившего мощной грудью зазевавшегося прохожего… За спиной пристроилась невеликая свита, зашумел в ушах ветер и тут же все закончилось, потому что от подворья удельных князей Старицких до Теремного дворца и пешком-то было от силы пять минут. Ну десять, если хромать как беременная утка. Любопытные взгляды дворни и постельничих сторожей, тихие и не очень шепотки придворных – как это все его бесило!

– Василий?

Внезапно замявшись, молодой князь скользнул взглядом по Комнате, только сейчас заметив личную челядинку троюродного брата. Впрочем, она тут же вышла прочь.

– Разве ты не должен пребывать в поминовении?..

Вильнув глазами по персидскому ковру, Василий негромко признался:

– Тошно мне дома, Димитрий Иванович. Давит он на меня отцовской памятью… Можно мне побыть возле тебя? Хоть малость?..

Встав из-за массивного стола, царевич подошел к родственнику, поглядел ему в глаза и неожиданно погладил по голове.

– Иные потери лечит лишь время, брат.

Затем положил руку на плечо и легонечко надавил, понуждая присесть на лавку.

– Сиди сколько хочешь. Только тихо.

Следующие часа два, или даже три, удельный князь Старицкий провел в почти полной неподвижности. Сквозь полуприкрытые глаза смотрел на то, как его царственный родич что-то пишет, разглядывал корешки многочисленных книг, слушал легкий шорох стального пера по белой глади бумаги, ощущая от всего этого удивительный покой и умиротворенность. И даже появление личной челядинки и ее грудной голос не смогли нарушить странную гармонию, хотя и пробудили легкое любопытство, после того как служанка поглядела на царевича, чуть-чуть поклонилась и отступила за дверь, пропустив в Комнату стряпчего Егория Колычева. Как этой Авдотье удается так хорошо понимать волю и желания своего господина?

– Долгие лета тебе, государь-наследник!..