Великий тес

При свете луны, на ощупь, люди собрали сухой плавник, наломали веток, развели костер и стали сушиться.

— Удружил, однако, дедушка! — наконец пошутил Дружинка.

— Слава богу, живы! — буркнул, крестясь, Похабов.

Савина, измученная плаваньем, лежала под двумя одеялами, не могла уснуть, печально глядя на Ивана большими глазами. Она тайком всхлипывала и непрестанно молилась. Иван виновато поглядывал на нее, пытаясь как-то ободрить.

У костра робко заговорили о пережитом, но тут же умолкли. Все понимали, что надо еще дожить хотя бы до рассвета, чтобы говорить о бедах как о минувших.

Благоразумный десятский Дружинка качал головой:

— Виданное ли дело, чтобы за один день так менялся ветер?

Рассвело, разъяснилось небо. Струги стояли у острова, в мелководной дельте реки со множеством проток. Взошло солнце. Ясное и золотистое, оно поднималось над горным хребтом. Ветерок, струившийся ночью по реке, стал крепче.

— Попутный! — насмешливо оглядел проснувшихся товарищей Похабов. — Не вернуться ли назад? — спросил и горько рассмеялся. На плаванье в обратную сторону ни у кого не хватало духа. И у него у самого тоже.

— Что уж там? — неохотно ответил рассудительный Дружинка. — Курбат Иванов Ольхон объясачил. Максимка Вычегжанин, поди, ведет уже Колесника к своему зимовью, тамошним изменившим князцам мщение готовит.

По лицам и по разговорам товарищей Иван понимал, что ни у кого из них нет желания плыть за Колесниковым. Да и сам он после пережитого расхотел соперничать со вздорным товарищем: поверил, что Господу это не угодно.

— Если здесь Селенга или Баргузин, про которые говорили скороходовские люди, — кивнул в верховья реки, — то недалеко Семейку с казаками побили!

— Знал дедушка, куда выбросить! — ухмыльнулся Федька Говорин.

Содрогаясь всем телом, гулко закашляла Савина. Дышала она часто и шумно. Иван приложил руку к ее лбу руку — начинался жар. Он назначил ертаулов и отправил их вверх по протокам. Остальным велел отдыхать и готовить баню по-промышленному. Сам сдвинул костер, настелил пихтовых веток, положил на них Савину, стал натирать ее нутряным медвежьим жиром. Она охала, смущенно водила глазами по сторонам, прикрывала грудь слабыми руками.

— Не смотрит никто! — ворчал Иван. — Глаз выбью!

Он укрыл Савину меховыми одеялами, стал отпаивать ее травами. К полудню ей стало легче, кашель стих.

К вечеру явились ертаулы, сказали, что под горой стоит пять юрт. Народ при них одевается по-братски, в халаты. Версты три выше на склонах пасется скот.

Савина к вечеру поправилась. Нахохлившись, сидела под двумя одеялами и чесала голову. Казаки же думали, как исхитриться и подвести под государеву руку здешние народы. Дружинка советовал мирно прийти к ним и объявить жалованное государево слово. Федька смеялся над ним, призывал мстить за Скорохода с людьми, брать юрты на погром.

Сын боярский молча выслушал всех и объявил:

— Один струг спрячем, другой возьмем с собой, чтобы где надо переправиться через реку, а то и сплыть вниз. Скажем здешним мужикам ложно, что за убийство казаков царь велел их казнить с милостью. Пусть присягнут ему, дадут ясак и живут в верности.

— Дойдет весть до царя, все равно даст такой указ! — поддержал атамана Дружинка.

Туманным дождливым утром другого дня Савина почувствовала себя здоровой и бодрой. Отряд быстро собрался. С одним стругом на бечеве люди двинулись вверх по протоке. После полудня казаки дошли до мест, о которых говорили ертаулы.

На холме, выщербленном по склонам тропами скота, стояло пять войлочных юрт. Над ними курился дым, неуверенно лаяли собаки. Моросил дождь. Редкий туман висел над дельтой реки. Коровы и быки с мокрыми спинами лениво пережевывали жвачку. Жались друг к другу овцы в отарах.

Казаки были замечены еще у воды. К ним прискакали двое мужиков на неоседланных конях, молча разглядели служилых и понеслись обратно, взмахивая локтями, как птенцы неоперенными крыльями.

Похабов приказал остановиться напротив стойбища. Из юрт начали выходить мужики в халатах с саблями и луками, на некоторых из них были кованые шлемы.

— Дружинка — за струг! — приказал сын боярский, заметив воинские сборы. — Федька, ко мне! Если что, будешь первым палить!

Казаки без суеты раздули тлевший огонь, зажгли фитили пищалей и мушкетов. Собравшись толпой, воинские мужики двинулись к реке пешком. Шагали они важно, переваливаясь с боку на бок, глядели на гостей неприязненно. За первой шеренгой, одетой в богатые халаты и брони, шли мужики попроще, в суконных и меховых шапках. Все остановились в двадцати шагах от реки, молча уставились на незваных гостей.

Похабов окликнул толмача, сделал десять шагов вперед. Под боком у него боязливо жался Мартынка.

— Хазак!.. Хазак! — прокатился ропот за широкими спинами в бронях.

В первом ряду с грозным видом стоял молодой мужик в шапке, шитой