Великий тес

Казаки, сидя в засеке, много говорили об этом. Скот был для них обузой, а рухляди у здешнего народа не было.

— По своему обычаю клянитесь в верности нашему царю. Выкупайте пленных за меха и за серебро! — объявил Иван. — За ясаком мы придем зимой.

Как и уверяли братские рабы, на выкуп родственников у здешнего народа нашлись соболя и лисы. Они отдали казакам украшения из серебра, оправдываясь, что сами его не добывают, а покупают у мунгал.

Хуже было то, что они не стали выкупать не только своих рабов, но и дальних родственников и сирот. На руках у служилых осталось два десятка взрослых мужиков, женщин и детей, которых надо было кормить и охранять. Двигаться со всем добытым в неведомые земли казаки не решились.

Приняв от селенгинских мужиков присягу царю, они отпустили строптивого князца. Ссадина на его лбу засохла и покрылась коростой, синяк под глазом порозовел, опухоль опала. Перебираясь к сородичам через заостренные сучья засеки, он громко сопел, портил воздух и сердито поглядывал назад. Но присягу царю по своему обычаю принял и он.

На другой день казаки поделили между собой все добытое. Похабову достались по жребию сукно и братские пастухи тунгусской породы. Молодую женщину с писклявым младенцем казаки и охочие хотели выпроводить из засеки без выкупа, но она уперлась и не пошла к сородичам.

Мест в струге не хватило и на половину служилых и ясырей. Просев по самые борта, он поплыл к Байкалу с детьми и женщинами. Пленные мужики и большая половина отряда двинулись по топкому берегу. Нападений опасались, но их не было.

Спрятанный струг был цел. Его вытянули на сухое место, стали готовить к плаванью. Казаки и охочие собрались у костра отдельно от ясырей, стали думать, куда плыть. Вспоминали расспросы братских пастухов, которые были вывезены за Байкал малолетними детьми. Из разговоров хозяев они знали, что на другой берег не плавают ни буряты, ни тунгусы, ни мунгалы, но все обходят Байгал-далай сушей.

Никто в отряде Похабова уже не сомневался, что Бог вывел их на Селенгу, о которой упоминали скороходовские люди. Идти вдоль берега к северу, навстречу с атаманом Колесниковым, чтобы из-за всякой добычи спорить с ним, уже никто не хотел. Решили плыть вдоль берега в другую сторону, где, по слухам, никто из служилых не был.

В сумерках подул ветер, мотая пламенем костров. Ночью набегали на небо черные тучи и гасили звезды. К утру с восхода подул ровный, несильный ветер. Он будто подстрекал плыть напрямую на другую сторону Байкала.

Служилые и ясыри погрузились в струги. Всем было тесно, но плыть под парусом при попутном ветре или на веслах быстрей и легче, чем карабкаться по каменистому берегу. Чем дальше уходили струги от селенгинской дельты, тем выше становились горы, тем ближе они подступали к воде.

По нескольку раз за день на стругах поднимали и спускали паруса. Плыли, прижимаясь к берегу, опасались нежданных сильных ветров, чтобы тяжелогруженые суда не вынесло на середину. Между тем берег, вблизи которого держались, все круче поворачивал на закат, а противоположный приближался. Среди леса и скал, то подступая к воде, то удаляясь от нее, шла торная конная тропа.

Рыжебородый ясырь по прозвищу Бабанурхун⁹¹, указывая рукой на закат, говорил, что слышал про путь к большой реке в той самой стороне, где сходятся горы берегов. Казаки сомневались в тех слухах: скалы, от которых их унесло к Селенге, остались далеко в стороне, а расстояние до другого берега уменьшалось. Похоже было, что берега и хребты где-то там сходились клином-

Вскоре со стругов заметили на тропе кочующих тунгусов. Служилые высадились, побежали к ним. Тунгусы не прятались в лесу, а спокойно глядели на приближавшихся людей.

— Луча, луча! — удивленно переговаривались между собой.

Похабов поприветствовал их по-тунгусски, одарил и стал расспрашивать о тропах и реках. Тунгусы были здешнего, сильного и многочисленного чил-кагирского племени. Они подтвердили слова Бабанурхуна, что на Ангару можно выйти по той самой тропе, на которой шла беседа, и то, что крутые берега Ламы сходятся. Князец обмолвился, что там, возле Шаманского камня, живет сидячий человек, которого буряты зовут Дархан, а тунгусы — Медвежий Огрызок.

Кровь ударила в обветренное лицо Ивана Похабова. Он догадался, в какие края занесло отряд и кто этот Медвежий Огрызок.

ГЛАВА 11

Если в голове начинали мельтешить какие-то воспоминания о молодости и прошлой жизни, Егорий Похабов, по прозвищу Медвежий Огрызок, отмахивался от них, как от навязчивого гнуса, открещивался, как от кошмарных снов. Его жизнь началась здесь, на берегу Байкала, куда привел Бог с семьей, ничего другого он ни знать, ни помнить не хотел.

Когда голодным, оборванным отроком он ходил в поводырях у слепых старцев и пел о Беловодной Ирии, то представлялась ему страна, где много света, где шумят листвой густые леса, плещется рыба в тихих озерах, где из-за бескрайнего синего моря поднимается солнце.