Великий тес

Казаки протянули струг к лесу, подступавшему к протоке. Привели туда ясырей, связанных попарно. Застучали топоры, с треском стали падать деревья. Люди отряда не успели заострить сучья и верхушки, как со стороны восхода показались конные люди в островерхих шапках. Их было полторы сотни.

Отряд привычно, без суеты, укрылся за поваленными деревьями. С саблей в руке сын боярский указывал, кому где стоять. Кони заметались у поваленных деревьев. Похабов дал знак. Прогремел залп. Закричали раненые, пронзительно заржали изувеченные лошади. Несколько десятков всадников осадили коней перед давившейся свалкой и поскакали в объезд к протоке. Там путь им преградили казаки Федьки Говорина.

Конница, как морская волна, отхлынула от засеки и снова собралась в кучу на открытом месте. В другой раз всадники приблизились рысцой на полсотни шагов и стали осыпать казаков стрелами. Те, приберегая порох и свинец, отстреливались из луков. В засеке было ранено несколько ясырей.

Покружив возле поваленных деревьев с заостренными верхушками, конные мужики рассеялись и пропали из виду. День и другой на казаков никто не нападал, будто здешние воины забыли о пришельцах и заложниках. Двое ясырей в затрапезных халатах бесстрашно подсели к костру Похабова.

Эти пленники, взятые в большой юрте, не показывали враждебности, внешне не походили на братских мужиков: были сухощавы и подвижны.

— Говорят, они не здешние, баругархины! — подсказал Ивану толмач. — Будто их пленили мунгалы за долги родственников и продали здешним братам.

— Какого роду-племени? — спросил Иван по-тунгусски.

Ясыри отвечали вразнобой и по-братски:

— Зайтуул.

Пленили их давно. Связи с родственниками прервались. Свой язык они помнили плохо.

— Выкуп за вас дадут? — спросил Иван через толмача.

Ясыри опечалились, стали говорить, что они хорошие пастухи, но хозяева их не ценят и вряд ли заплатят выкуп, скорей всего, отдадут казакам.

— Зачем тогда воевали против нас? — недоверчиво разглядывал их Иван.

— Попробуй откажись! — запричитали пленные. — Хозяин плетью бьет больно, одни коросты сходят, другие делает.

Братский мужик, на которого они указывали, ничем не выделялся среди сородичей и мало походил на родовитого князца. В бою он был с пикой и луком, но в железных поручах. Под халатом на груди его висела серебряная пластина, подвязанная к шее бечевой.

Иван снова обернулся к ясырям, спросил с усмешкой:

— Хотите нашему государю послужить?

— Хотим! — с готовностью ответили те.

— Тогда скажите, дадут ли нам ясак и выкуп за родственников?

— Родню выкупят! — уверенно ответил узкоглазый мужик с рыжими волосками на подбородке. — А рухляди у них мало, но ради родственников не пожалеют. Весной надо брать ясак, когда тунгусы скот покупают.

— Не зимовать же здесь! — от себя прибавил толмач.

Иван поднял голову.

— Верю! — сказал ясырям. — Смотрите за аманатами. Увижу измену — убью! — отвернул голяшку бахилы, показал рукоять засапожного ножа.

Ясыри закивали, уверяя в своей преданности.

— Коли лучше нас знаете здешних людей, кого надо — развяжите, кого надо — на цепь посадите! — приказал им Похабов.

Слова атамана ясыри хорошо поняли и отошли от казачьего костра исполненными достоинства и власти. Рыжебородый с важностью двинулся к сидевшим пленникам. Первое, что он сделал, это наступил босой ногой на гутал прежнего хозяина и снял с него шапку. Братский мужик с брезгливостью плюнул на землю и выругался.

Три дня никого из дайшей не было. Даже родственники перестали приносить корм пленным. На четвертый в виду засеки показалось десять всадников. Они остановились на открытом месте в полете стрелы, спешились, долго сидели на корточках возле пощипывавших траву коней. Затем трое из них вразвалочку направились для переговоров.

К ним вышел Иван Похабов с толмачом и десятским Дружинкой. Послы поклонились на закат казацкому царю и спросили о его здоровье. Разговор начинался мирно.

— Казацкий царь — сильный царь! — объявил старший из послов, с толстой черной косой и серебряной цепью на груди. — Живите у нас, защищайте нас, будем давать ясак царю, а вам — подарки и корм.

Сын боярский со вздохом опустил глаза. От Оки до здешних мест народы хотели порядка и мира, желали опереться на сильную власть, он же, Иван Похабов, от имени царя и воевод мог только обещать.

Возводя глаза к светлеющему небу, сын боярский велел толмачу сказать:

— Хорошая земля. Мы смогли бы здесь жить и защищать вас. Но без дозволения царя остаться не можем, а ваши пожелания ему передадим. Разрешит царь — поставим крепость. А до тех пор будем приходить каждый год, защищать вас и бить врагов ваших, если вы поклянетесь царю в верности и станете давать ему по семь соболей с каждого сильного, здорового мужика.

Лица послов переменились: у одних они стали плутоватыми, у других злыми. Старший, которого толмач льстиво называл «алда хара гэзэгэ»⁹⁰, блеснув черными бусинами глаз, миролюбиво ответил:

— Все, что добыли зимой и купили у тунгусов, — увезли к мунгалам, менять на посуду и ткани. Ждите весны или берите ясак скотом.