Великий уравнитель

Государства распадались на протяжении всей истории их существования. В эпоху так называемого Древнего Царства правителям Египта удавалось поддерживать единство страны с XXVII по XXIII столетие до н. э. Столица в тот период находилась в Мемфисе, и наиболее зримое проявление величия этой эпохи – великие пирамиды в Гизе. В XXII – начале XXI века произошла децентрализация, местные губернаторы обрели автономию, а страна разделилась на две половины, северную и южную, с соперничавшими царскими дворами. Влияние этого процесса на неравенство могло быть неоднозначным: провинциальные управляющие и аристократы, скорее всего, выиграли от него, поскольку теперь присваивали ресурсы, раньше направлявшиеся в центр, тогда как богатство и власть фараона и его внутреннего круга уменьшились – последний факт хорошо подтверждается относительно низким качеством оформления гробниц придворных этого переходного периода. Хотя в отсутствие более ощутимых доказательств трудно делать обоснованные предположения, ослабление верхушки должно было, по меньшей мере в принципе, сократить верхнюю долю распределения дохода и богатства[378]

.

Грандиозный крах Аккадской империи в Месопотамии и Сирии должен был привести к подобным же последствиям – возможно, в еще большем масштабе. В XXIV–XXII веках до н. э. непрерывные военные кампании приносили добычу, которая раздавалась храмам, членам царской семьи и их вельможам. Земли Шумера на юге Месопотамии перешли во владение аккадских правителей и их родственников, а также достались высшим чиновникам. Организовав приток добычи из разных регионов, империя ускорила концентрацию богатства в невиданном ранее масштабе – мы уже говорили об этом во вводной главе, – а упадок империи неминуемо обратил этот процесс вспять. В последующие столетия крушение Аккада изображалось с преувеличенной экзальтацией, с упоминанием «божественных проклятий», обрушившихся на головы аккадских царей из-за их гордыни и тщеславия (в подзаголовке данного раздела использована цитата из одного такого источника). Реальность же была более прозаичной: когда внутренние распри в аккадском высшем обществе вкупе с внешним давлением и засухой дестабилизировали обстановку, местные политические образования в Шумере и других регионах восстановили свою независимость, и территориальные владения империи резко сократились. Соответственно сократились доходы и богатство тех, кто находился на самом верху[379]

.

Как правило, такое сокращение было временным, поскольку новые силы подталкивали к образованию новых империй, собиравших в единое целое обломки прежнего величия, пока и эти новые образования не распадались под влиянием децентрализации или завоеваний. В истории фараоновского Египта так называемые переходные периоды раздробленности неизбежно заканчивались новым объединением. В Месопотамии же с XXII по VI век до н. э. последовательно правили сменявшие друг друга династии города Ура, Вавилона (царь Хаммурапи и более поздние касситские династии), царства Митанни, нескольких изводов Ассирийской империи и Нового Вавилона.

Приведу лишь один пример. Когда царь Хаммурапи примерно в 1759 году до н. э. разрушил небольшое государство Мари на берегах Евфрата (близ современной границы между Сирией и Ираком), потребовалось всего лишь поколение, чтобы восстановить один из второстепенных центров Мари, город Терка, и образовать новое царство (Хана), продолжившее историю Мари и в конце концов добившееся независимости от Вавилона[380]

.

Напротив, полный крах государства, вроде описанного в предыдущей главе, был относительно редким явлением, особенно в регионах, где могли быстро возникнуть новые политические силы. Распад крупной империи на несколько более мелких единиц мог затормозить концентрацию дохода и богатства на самой вершине общества, даже если такое сокращение и не шло ни в какое сравнение с масштабным выравниванием, отождествляемым с более обширными формами краха. Тут мы сталкиваемся с досадной проблемой: досовременные общества обычно не оставляли после себя достаточного количества источников, чтобы мы могли надежно задокументировать или измерить сокращение экономического неравенства. Но все же мы не можем позволить себе сдаться и отвернуться от этих примеров – по той простой причине, что такие ранние общества гораздо чаще переживали промежуточные периоды распада и деконцентрации, чем лучше задокументированные государства более недавней истории или современные. Отказываясь исследовать возможности снижения неравенства, предоставляемые распадом государства, мы рискуем проглядеть мощную выравнивающую силу. В такой ситуации лучшее, что мы можем сделать, – это найти опосредованные данные, которые указывали бы, хотя и не совсем четко, на изменения в этом направлении.