Хоронили покойников голыми. Людей, назначенных на похороны, поднимали в два часа ночи, снабжали лопатами, кирками и носилками, на которых несли замерзшие тела умерших. Нести надо было три-четыре километра по снегу при морозе 30–35 градусов, а иногда и больше. В пути мерзлые трупы падали с носилок. На каждые носилки клали по три трупа и несли их шесть человек, идя по колено в снегу. У каждого покойника на палец левой ноги привязана бирка с номером его личного дела. Начиная с середины 1947 года, стали хоронить в старом нижнем белье, а с 1951 года хоронили в гробах из обрезков досок.
Придя на кладбище (неогороженное место на горе), принимались за рытье могилы. Земля промерзлая почти на полтора-два метра — ни лом, ни кирка не берут. Сколько горьких, тяжелых испытаний мы перенесли, пока вырывали могилы в полметра глубины и несколько метров ширины! К трем-четырем часам кончали так называемые похороны и возвращались в лагерь для того, чтобы в два часа ночи снова идти на эту каторгу. Я в этой бригаде пробыл около двух месяцев.
В лагере Абагур я был назначен бухгалтером по производству (учет работ всего лагеря). Войсковой старшина Еременко был назначен инженером на лесопильный завод, где вел строительные работы.
В марте 1947 года нас пешим порядком перебросили в лагерь «Байдаевка», расположенный в двух километрах от большого села того же наименования на реке Томь. Здесь работали на шахтах, кирпичном заводе и на строительстве шахтстроя. И здесь я был назначен бухгалтером по учету работ, но, несмотря на это, меня часто отрывали от основной работы и посылали в шахту на погрузку и выгрузку угля и строительного материала, так что днем работал физически, а ночью часов до двух-трех в канцелярии.
Больных и инвалидов, часть из Прокопьевска, часть из Абагура, отправили на лечение в центральный лазарет возле города Сталинска. В числе их были полковник Гридасов, войсковые старшины Смычек и Волкорез Георгий Авксентьевич, сотник Акимов, поручик Попов Алексей, хорунжий Кузнецов Павел, войсковой старшина Плосский, есаул Захарьин В. А.
Много народу умерло в лагерях, начиная с Зиньково и кончая Байдаевкой, особенно большая смертность была в Зиньково и в Березовой роще. В Зиньково больные лежали на поляне без всякой медицинской помощи, в ужасных санитарных условиях, тут же и оправлялись. Здесь умерли сотник Бутенко, полковник Недбаевский и многие другие.
Только во второй переход в лагерь Тырганский уклон появился начальник санитарной части — хороший врач, человек энергичный, с большой волей (не партийный, говорили, что он из бывших заключенных). Он взялся за работу, организовал при лагере лазарет, привлек к работе врачей-немцев (русских врачей среди нас не было), открыл пункт для ослабевших (по лагерному — доходяги), где, по возможности, поправлял их. Но он долго не продержался, его сменили, отобрав власть начальника санитарной части и назначив младшим врачем. Но, несмотря на это, он продолжал помогать военнопленным и многих спас от смерти.
Как я уже сказал раньше, в лагере Березовая роща, появились следователи. Начались вызовы на допрос. Днем гнали на работу, а ночью на допрос. Так продолжалось почти всю зиму.
Меня первый раз вызвал следователь в 18 часов и держал до пяти часов утра, а в 6 часов я уже был на шахте, где должен был выработать 101 процент.
Следователь, подполковник, встретил меня страшной бранью и угрозами револьвером. Я сидел молча и слушал его брань и угрозы. Состояние
— Вас нужно не ругать, а вешать, — ответил он мне.
После этого начался допрос, длившийся до пяти часов утра, вымотавший меня до такой степени, что от него я был как пьяный и только на морозе пришел в себя.
Такие допросы пришлось перенести десятки раз.
Многих после допроса взяли в НКВД в город Прокопьевск. Среди них были: полковник Скляров, сотник Дахин, лейтенант Невзоров, полковник Сомов, полковник Медынский, хорунжий Сосыка, войсковой старшина А. М. Протопопов, полковник Кадушкин, полковник Фетисов, полковник Зимин, полковник Морозов.
Бывали такие ночи, когда следователь вызовет в 6–7 вечера, посадит против себя на стул, сам что-либо пишет, или читает. Вы сидите молча, смотрите на него. Через полтора-два часа задаст какой-нибудь пустячный вопрос, не относящийся к делу, и опять часа два молчание, а если вы задремлете, беда вам будет: получите или удар по физиономии, или в одном френче поставят вас на мороз — «освежиться», как они выражались, и держат, пока не начнете стучать зубами и дрожать всем телом.