Вена (репортажи 1919-1920 гг.)

Иной раз, когда в прямоугольник двора непрошеным гостем врывается ветер, створки окон испуганно шарахаются, трепещут, а то и вовсе теряют стекла, которые с пронзительным звоном вдребезги разбиваются где-то глубоко-глубоко, на самом дне дворового колодца. А растревоженные ржавые петли еще долго визгливо вскрикивают заполошными голосами разгневанных домохозяек.

А то вдруг во двор пожалует шарманщик. Вот когда все окна распахиваются как по команде и наперебой приглашают: «Просим! Просим!»

Самая интересная квартира – на втором этаже. Там в оконной нише красуется рододендрон, укрывая своей сенью серебряную клетку, о прутья которой с яростным упорством точит клювик канарейка. Вообще-то это очень дисциплинированная птаха, она терпеливо носит колпачок на головке. По утрам ей выдают корм, и тогда она, как примерная отличница, щебечет утреннюю песенку, словно выучила ее наизусть в толстой хрестоматии. Допустим, «Солнце милое проснулось» или еще что-нибудь в том же духе.

По пурпурной скатерти обеденного стола во всю длину протянулась лента белоснежной кружевной дорожки. Она все время топорщится складками, потому что детишки завели скверную привычку, слушая трели канарейки, опираться на стол локтями. Их мама, весь день расхаживающая по дому в цветастом шлафроке и тапочках, то и дело разглаживает дорожку ласковым заученным движением. Дорожка послушно вытягивается. Однажды я, не выдержав, послал хозяйке две фиксирующие заколки для кружевных дорожек и инструкцию к ним. Но она по-прежнему разглаживает дорожку рукой.

Отец семейства возвращается домой под вечер и после ужина садится играть с супругой в домино. Когда они, каждый пряча за ширмочкой ладоней свои костяшки и с бдительной опаской ловя взгляд противника, сидят за столом друг против друга, в их напряженных позах столько ненависти и вражды, что кажется, будто с белых плашек пятерочного дубля на вас черными глазенками неотрывно и в упор таращится вся мука, боль и горечь десятилетнего брака.

На четвертом этаже квартирует граммофон. В отдельной комнате с двумя окнами. Похоже, он там единственное одушевленное существо. Я, во всяком случае, еще ни разу не слышал оттуда ни одного живого человеческого звука. Граммофон величественно возвышается на солидной консоли, его белый рупор с огромным, невероятных размеров раструбом заполняет весь двор музыкальными волнами ликования или грусти. Возможно, в той комнате живут еще и какие-то люди. Возможно. Но главный там, несомненно, граммофон. Во всяком случае, это единственный живой орган у тамошних жильцов.

Венское бульварное кольцо. Начало XX века

На пятом этаже, прямо напротив моих окон, живет серо-белая полосатая кошка, которая держит дома старую деву. Кошка целый день восседает на подоконнике. И когда старая дева с приближением условленного срока все еще где-то пропадает, кошка начинает нервничать. Она то и дело поглядывает на большие настенные часы. И когда те бьют шесть, а старой девы все еще нет дома, кошка недовольно встает на все четыре лапы, выгибает спину и сердито дергает хвостом. «Первого числа я ее уволю!» – думает она про себя.

Целыми днями я гляжу в раскрытые окна дома напротив.

Они поверяют мне самое потаенное. И я тоже люблю с ними поболтать.

25.04.1920

Венский калейдоскоп Йозефа Рота

Читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с романами и повестями[39] австрийца Йозефа Рота (1894–1939), одного из выдающихся прозаиков XX века, возможно, кое-что слышал и о его журналистской деятельности[40]. Ибо в 20-е годы прошлого столетия слава Рота-журналиста намного превосходила его популярность писателя, чему, пожалуй, даже не стоит удивляться: в эпоху до «всемирной паутины» многомиллионная армия читателей газет на порядок превосходила многотысячную братию книгочеев. Пожалуй, именно тогда существенно изменилась и сама роль газет в общественной жизни: сугубо информационная функция все больше отходила к новому, более современному и оперативному медийному ресурсу, к радио, прессе же пришлось искать себе новое амплуа – амплуа вдумчивого собеседника, толкующего для читателя и вместе с читателем смысл того, что со временем даже и называть стали не событием, а «информационным поводом». Неспроста именно в эту пору пришли в журналистику многие знаменитые литературные имена XX столетия.