Венедикт Ерофеев: человек нездешний

Она приезжала к нам в Караваево уже после смерти Ерофеева, в 1992 году, за год до своего самоубийства. С моей матушкой они о чём-то мило беседовали и даже выпили немного самогона. При жизни Ерофеева я постоянно видел её с наполовину заполненным бокалом красного вина или с почти пустой рюмкой коньяка в руке.

Галина Павловна тогда уже была немного не в себе. Пошла с двумя огромными сумками дорогой, по которой не ходили автобусы. Тащила сначала одну сумку, затем возвращалась за другой и так шла целую ночь, пока не дошла до Караваева. В этих сумках находились издания «Москвы — Петушков» на разных языках, его блокноты с записями, письма и черновики уже написанного. Она добралась до деревни довольно поздно и попала по ошибке не в наш дом, а в дом Нины Трофимовны Романовой, тогдашней директрисы нашей школы. Наутро появилась у нас. Без сумок. Оставила их у Нины Трофимовны. Я с Эженом и двумя товарищами опохмелялся самогоном самого скверного качества. Она, как к нам вбежала, увидела наполовину налитый стакан и, не говоря ни слова, залпом его выпила. А потом уж спросила: «Где твоя мать?» Я ей жестом показал, что матушка спит в соседней комнате. О чём они довольно долго говорили, не знаю. Уехала Носова через два дня и больше не появлялась. Сумки она с собой забрала.

За две недели до её смерти, в августе 1993 года, я приехал в Москву и позвонил с Курского вокзала. Она торопилась на стадион «Динамо» на концерт своей любимой Софии Ротару. Но мне она сказала, что беспокоиться нечего. Дверь в квартиру она оставит незапертой. И тут же повесила трубку. Я приехал на Флотскую, поднялся на лифте на 13-й этаж. Дверь была нараспашку, все ерофеевские книги скинуты с полок и валялись на полу, а на них гадил чёрный кот.

Мы, люди, чем-то отдалены друг от друга. И местом нашего проживания, и воспитанием, и родом занятий, и жизненными интересами, и образованием, и ещё многими-многими бесчисленными и глубокими различиями, о которых даже не подозреваем. Сплачивают нас любовь, общая цель и грозящая нам опасность извне. Тогда мы — одна дружная стая. По малолетству я думал, что мать, отец, ребёнок — это одно целое. Словно одно существо. Я знаю такие семьи, но у меня этого не было.

Я вспоминаю позднюю осень 1988 года. Кажется, начало ноября. Снег ещё не выпал. Я приехал к Ерофееву на Флотскую и уже с порога почувствовал к себе резкую неприязнь. Такого прежде не было. Я ему не докучал, появлялся в Москве редко. Раз в два или три месяца. Относился он ко мне с какой-то снисходительностью, но в общем-то благожелательно. Никогда не гнал прочь. А тут от него пахнуло холодом. Может, я был слегка выпивши. Может, болезнь на него так повлияла. Не знаю. У него тогда собралась тёплая компания. В основном какие-то отвязные девки. И тут Ерофеев и вторящая ему Носова начали меня честить почём зря. Это при чужих-то людях! Ладно было бы, что они считают меня дурачком, а тут уж пошло совершенно невообразимое. Вспоминать не хочется. Я сидел перед ними за столом, как оплёванный. Какая тут тёплая сопричастность друг другу! Конечно, я притушил свои чувства вином. Говоря проще, напился вдребадан. Ерофеев рано лёг спать. Девки разбежались. Носова застелила мне, как всегда, кушетку на кухне. Утром, быстро попрощавшись, я уехал.

Уже из деревни я послал Ерофееву письмо. Высказал всё, что накипело на душе... Письмо циничное, оскорбительное, с обидами и упрёками в его адрес. Его болезнь я, естественно, не затрагивал. Зато свои детские годы вниманием не обошёл. Написал всякую глупость, отнёс на почту. Вернулся в избу, и вдруг мне стало очень стыдно. Подумал, как только Ерофеев письмо прочтёт — вообще в доме мне откажет. Но получилось совсем наоборот. Он меня встретил радушно, с улыбкой, с таким снисхождением, с такой жалостью, что у меня сердце защемило. И всё вроде бы забылось. Что-то хорошее тоже вспоминается. Например, им специально для меня написанные, вроде учебников, размышления о русской литературе и истории. Кстати, это Ерофеев привил мне интерес к западным радиоголосам. Я о его поэме «Москва — Петушки» впервые услышал по «Голосу Америки», а потом уже по «Свободе».

Ещё запомнил его неожиданный приезд в конце 1970-х первым автобусом в Караваево. Вероятно, он где-то в Петушках переночевал. Обычно он устраивался с ночлегом в пустом вагоне, когда состав загоняли в тупик. Он появился без всякого предупреждения. Матушка собиралась на работу в школу, подкрашивала помадой губы. И тут появился он с веером зажатых в кулаке книг. Я помню, как мать разбежалась и прыгнула к нему в объятия. Он привёз издания «Москвы — Петушков» на немецком, французском, норвежском.