Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

От беспросветности усиливались отчаяние и мука, но с годами исчезла непосредственность реакций: «…хотел я заплакать – и уже не мог…» (152). Смысл этой алкогольной эволюции развивает идею графиков и подтверждает тезис, выведенный Веничкой-бригадиром: живут, как пьют, и пьют, как живут. То есть следующую фразу: «Нет, вот уж теперь – жить и жить!» – следует расшифровать как «пить и пить». Усиливая безнадежность Веничкиных планов, его бодрое заявление напоминает конец «Трех сестер» Чехова, непрерывно готовящихся к «настоящей жизни»: «О, милые сестры, наша жизнь еще не кончена. Будем жить!»[134] Но настроение героя улучшается уже оттого, что впереди засветили алкогольные синие молнии: «А жить совсем не скучно! Скучно было жить только Николаю Гоголю и царю Соломону» (152). Библия хранит молчание о скуке великого мудреца. Но, познав тщету света и потеряв прекрасную возлюбленную, чем мог заполнить свою жизнь древний царь? Так же судил, очевидно, и Александр Куприн, один из русских писателей-алкоголиков, кончая свою «Суламифь»:

И весь день, до первых вечерних теней, оставался царь один на один со своими мыслями, и никто не осмеливался войти в громадную, пустую залу судилища[135]

.

«Скучно жить на этом свете, господа», – процитированный Веничкой конфликт толстого Ивана Никифоровича с тонким Иваном Ивановичем отброшен героем «поэмы» как неплодотворно низменный[136]. Но приготовившись жить (читай: пить), верный себе В. Е. начинает с конца. И сразу звучит знакомая тема: «„Человек смертен“ – таково мое мнение» (152). Мнение его совпадает дословно с мнением булгаковского сатаны: «Да, человек смертен, но это бы еще полбеды. Плохо то, что он внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не знает, что он будет делать в сегодняшний вечер». В тот вечер, как мы помним, персонажу, к которому обращена речь, М. А. Берлиозу, трамваем отрезало голову[137]. Веничкины алкогольные эксперименты, напоминая безоглядность лермонтовского «фаталиста», показывают, что он не страдает атеистическим высокомерием: «…вечером в четверг выпивал одним махом три с половиной литра ерша – выпивал и ложился спать, не разуваясь, с одной только мыслью: проснусь я утром в пятницу или не проснусь?» (153). В. Е. ходит по острию жизни и смерти. В булгаковской цитате уже прозвучало неотделимое от предсказания сомнение в благополучном исходе дня. Алкоголь вызывает религиозное, мистическое состояние, в которое погружается душа. В этой медитации – истинное призвание человека, «ставшего жертвою шести или семи служебных часов». Веничка выбирает служение вместо службы, иронизируя над Маяковским:

Все работы хороши –

       выбирай              на вкус![138]

________________

«Нет ложных призваний, надо уважать всякое призвание» (155).

«Жизнь прекрасна!» (152) – вторит поэту-самоубийце В. Е.:

Жизнь прекрасна и удивительна![139]

Сопоставление с поэтом показывает амбивалентность Веничкиного жизнелюбия.

Что предлагает реальная жизнь? «Психиатрию» и «внегалактическую астрономию». Убийственные злоупотребления в первой (репрессии против диссидентов) и таинственные дорогостоящие исследования во второй – все это вещи, за которые не может зацепиться душа: «Но ведь все это – не наше, все это нам навязали Петр Великий и Николай Кибальчич, а ведь наше призвание совсем не здесь, наше призвание совсем в другой стороне!» (155). Царь, повернувший Россию к западной цивилизации, и представитель движения народников Николай Кибальчич, интересовавшийся идеями космических полетов, занимались «кремлевским вздором»:

Лучше оставьте янкам внегалактическую астрономию, а немцам – психиатрию. Пусть всякая сволота вроде испанцев идет свою корриду глядеть, пусть подлец-африканец строит свою Асуанскую плотину, пусть строит, подлец, все равно ее ветром сдует, пусть подавится Италия своим дурацким бельканто, пусть!.. (155)

Альтернатива: vita activa – vita contemplativa восходит к Новому Завету: