Венецианская блудница

Лючия взглянула на него полуиспуганно, полувопросительно.

– Любовь, – пояснил граф Лямин. – Я увидел в вашем лице любовь, и это дает мне надежду, что мы все-таки поймем друг друга.

– Поймем друг друга… но в чем? – дрожащим голосом спросила Лючия, сама не понимая, отчего ее мучает этот неотвязный страх.

– Знаете… княгиня, – задумчиво начал Лямин, и у Лючии приостановилось сердце, когда он снова обратился к ней так отчужденно. Неужто поверил, неужто он все-таки поверил гнусной шишмаревской лжи? – Знаете, у каждого из нас существует как бы образ, общее представление о том или другом человеке. Скажем, при виде Евстигнея Шишмарева или даже при упоминании о нем мне всегда виделась ровная мшава, болотина, с ее губительными провалами и топями. Князь Андрей – это, конечно, сокол, иногда хищный, иногда безрассудный, но всегда прекрасный, отважный. Сашенька Казаринова – я как-то раз видел, как она бежала. Она едва касалась земли, ветер играл ее волосами, она обгоняла всех, и все любовались ею без устали. И я подумал: «Она чрезвычайно веселая и даже слишком прыткая. Душа и тело ее как бы никогда не устают… потому что ничем не отягощены». А когда я увидел князя Андрея с вами, я подумал: «Как она изменилась, как похорошела. Однако что за тяжесть легла на ее сердце?» Я подумал, что вы разочаровались друг в друге. Так бывает, и я знаю множество пар, очень скоро охладевших друг к другу, даже и до ненависти. Но вы, безусловно, любите своего мужа. Вы обладаете добрым сердцем и природным умом, однако в вас нет ни одной из тех добродетелей, которыми преодолевают слабости и… и грехи. Только любовь.

Он умолк, пристально глядя на свечу, и Лючию вдруг пробрал суеверный страх: что он видит, что он там разглядывает в этом дрожащем пламени?

– Разумеется, никто не поверил, что Шишмарев… что княгиня Извольская… что он ею, как бы это выразиться, злоупотребил, – наконец-то взглянул на Лючию граф Лямин, и отблеск свечи еще дрожал в его проницательных глазах. – И если бы вы просто зарыдали, даже лишились бы чувств, даже кинулись бы прочь – это все восприняли бы как должное. Князь Андрей вызвал бы Шишмарева и, конечно, прикончил бы его. Все было бы чин чинарем. Но вы… вы сделали то, что сделали, и увенчали свою честь победою, и очистились от клеветы. Я был потрясен, как и все прочие, но стоило вам удалиться, как в мозгу моем вспыхнули три вопроса, и я понял, что мне жизненно важно услышать на них ответ.

Лючия быстро, незаметно перевела дыхание. Самым разумным было бы напомнить ему о ночной поре, о приличиях – не хватало еще, чтобы теперь молва связала имя княгини Извольской с именем графа Лямина, который ей в отцы годится! – но что-то сковало ей язык. В его словах звенела надвигающаяся опасность, а ведь это было самое верное средство раззадорить Лючию. Лючия Фессалоне никогда не бегала от опасности. В смысле, Александра Казаринова. Ну так вперед!

– Во-первых, – задумчиво проговорил Лямин, – мне было интересно, почему Шишмарев решил уничтожить вас в общественном мнении так грубо и бездарно. Предположим, он очень удачно выбрал момент, когда отъехал князь Андрей. Предположим, он должен был знать, что эти жемчуга никогда не принадлежали прежде ни матери, ни дочери Казариновым: окажись они знакомы хоть кому-то из присутствующих, вся выходка потеряла бы смысл, даже не начавшись. Но тут возникает второй вопрос: зачем вам было так нерасчетливо попадаться в ловушку и врать, мол, жемчуг родовой, казариновский? Здесь люди слишком хорошо и близко знают друг друга, дамам наперечет известны драгоценности соседок, идет настоящее соперничество. И третий вопрос: чего надеялся добиться Шишмарев, опозорив вас… какого ответа он от вас ждал? Уж, верно, не того, который получил, кто же мог предположить, что вы начнете ширяться шпагою! Но тут приходит на ум новый вопрос: почему вам непременно нужно было заставить Шишмарева замолчать и не сказать то, ради чего все это было им затеяно? Ведь вы добивались не только своего оправдания! Вы хотели во что бы то ни стало заткнуть Шишмареву рот, уничтожить всякое доверие к его словам…

– Ну и что же он такого мог обо мне сообщить, интересно? – задиристо спросила Лючия, которую так утомили словесные блуждания графа, что последний страх прошел. Да что бы он там ни заподозрил, ему отродясь не дознаться, в чем суть на самом-то деле, а потому с ним можно безнаказанно устраивать словесные баталии.

– Что мог сообщить? – переспросил Лямин.

– Да, что?

– Ну, например, то, кто научил Сашеньку Казаринову, отроду шпагу в руки не бравшую, драться так мастерски… вдобавок, левой рукою. Вы, значит, левша, княгиня?..

***