Венецианские тайны. История, мифы, легенды, призраки, загадки и диковины в семи ночных прогулках

Жизнь и отца, и сына закончилась трагически. Это описано и в поэме Байрона «Двое Фоскари», и в одноименной опере Джузеппе Верди. Обвиненный в убийстве Эмолао Донато, могущественного главы Совета Десяти, Якопо был приговорен к изгнанию, в котором он впоследствии и умер. Потрясенный этой смертью отец, всю жизнь проведший в боях за расширение земельных владений Республики, в октябре 1457 года в возрасте 84 лет был отставлен с поста дожа по причине дряхлости (редчайший случай в истории дожей) и скончался через семь дней после этого.

Но, конечно, и с этим местом связана красочная история о призраках. В 1612 году здесь разыгралась мрачноватая драма. В центре которой…

Мумия бесчестного крестоносца

Весною того года при реконструкции старой капеллы было найдено мумифицированное тело воина-крестоносца. Находка оказалась большой неожиданностью: об этом захоронении все давно позабыли. Поскольку земля под капеллой принадлежала семейству Морозини, один из молодых членов семьи забрал мумию и разместил ее в наружном павильончике в парке, разбитом вокруг их большого дома на «твердой земле». Вскорости иссохшее тело стало предметом всеобщего любопытства и насмешек: молодой патриций устраивал вечеринки, на которых выставлял жутковатый «экспонат» на всеобщее обозрение.

Но однажды утром Морозини с удивлением обнаружил, что мумия поменяла свое положение. Будучи убежденным, что в павильон просто кто-то вошел без его ведома, он навесил на него еще один замок. Но это необъяснимое явление повторялось. Через несколько недель юноша решил сам провести ночь в павильоне. И на рассвете произошло нечто необыкновенное: мумия поднялась из саркофага и сказала: «Я умер в бесчестии: отправляясь из Венеции в Святую землю, спьяну упал в воду и утонул. Моя семья, стыдясь, не пожелала нести мое тело в дом, и с того времени оно покоится, будучи не в состоянии истлеть, в той капелле, что вы разрушили. Чтобы обрести покой, я должен совершить какой-нибудь геройский поступок, но это невозможно. Оставьте меня в покое, не приходите сюда в сумерках, или поплатитесь жизнью».

Известие об этом необыкновенном происшествии быстро распространилось по городу, и наконец один из друзей Морозини уговорил его позволить провести там ночь – и даже заключил пари, что ему это удастся. Молодой человек расположился внутри, в компании крестоносца, в то время как снаружи, у двери, стоял слуга-часовой. Как вдруг человеческая фигура с пожелтевшей иссохшей кожей вышла из саркофага и двинулась к незваному гостю.

Тот, хоть и ожидал чего-то подобного, помчался к двери и принялся стучать, чтобы ему отворили. Но слуга спал и ничего поначалу не слышал. Юноша продолжал вопить и стучать в дверь и тогда, когда мумия сжала пальцы вокруг его шеи, а когда слуга наконец открыл – свалился к его ногам. Наутро, войдя в павильон, Морозини обнаружил крестоносца распростертым на земле, с застывшим на лице выражением ярости и боли. Говорят, его тайком похоронили в церкви Сан-Барнаба, и с тех пор он время от времени появляется на этом самом кампо, ища, какой бы геройский поступок ему совершить.

Полента для барнаботти

Начиная с определенного момента в состав венецианской знати (и таким образом – в правительство Республики) можно было войти, доказав свой патриотизм внушительной суммой, пожертвованной на нужды той или иной войны, которую вела Яснейшая. И такие новоприбывшие члены Большого совета оставались в нем (если только не совершали преступлений), даже если их семьи впадали в нищету. В конце XV века, когда Франческо Фальер и Габриеле Бон предложили субсидировать обедневших нобилей, оказалось, что в стесненных обстоятельствах находятся 1225 патрициев, представленных в Большом совете – при общем их числе 1800.

Поскольку таким обедневшим нобилям Республика предоставляла дома в районе Сан-Барнаба, их стали называть «грошовыми барнаботти» и высмеивать за любовь к поленте. Покупая эту простонародную еду, отнюдь не предназначавшуюся для столов знати, обнищавшие нобили спешили спрятать ее в широких рукавах своих патрицианских мантий. Celença, la g’ha fogo in manega! («Ваш-сиясь, у вас рубашка горит!») – насмехались гондольеры, указывая на выходящий из рукавов пар от еще горячего кушанья.

* * *